Если педагогическая наука не дала ему знаний, то по крайней мере она научила его в нужный момент стерпеть обиду, проглотить, даже не поморщившись, горькую пилюлю. И разве горечь эта не вознаграждается потом сладостью достигнутого?
Господин ректор ответил так, словно именно подобное приветствие он и ожидал услышать:
— Вы же знаете, думая о встрече с вами, человек может потерять и сон, и аппетит,
— Прошу вас, не снимайте пальто, в комнате ещё прохладно. Что поделаешь с этим старым дураком Мохаммедом Голи: прожил на свете восемьдесят лет, а до сих пор не может догадаться, когда нужно встать пораньше и натопить печь.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, это пустяки. Такие люди, как я, привыкли ко всему.
— О, ваши достоинства известны всем. Но мне хотелось бы знать, что заставило вас после столь долгого перерыва вспомнить вашего искреннего друга?
— Да что вы, ваш покорный слуга всё время думает о вашем превосходительстве. Только позавчера я через господина доктора Музани передавал вам поклон.
Да, да, он говорил мне, что вы хорошо отзываетесь обо мне. Но вот в конце прошлой недели я просил вас об одном молодом человеке из Йезда, моём дальнем родственнике, и вы проявили нелюбезность.
— Клянусь честью, вас неверно информировали. Дело
в том, что последние дни я был очень занят и не смог выполнить вашу просьбу. В секретариате уже давно заготовлена бумага, она просто залежалась в портфеле вашего покорного слуги. Сию минуту, при вас, я её подпишу, отдам вам и буду просить лично передать молодому человеку.
С этими словами уважаемый учёный поднял с ковра известный всему Тегерану американский портфель жёлтой кожи, степенно открыл его, достал из голубой папки письмо, напечатанное на машинке, взял паркеровскую ручку — память о последней поездке в Европу — и скупым, нервным движением вывел свою подпись. Затем он поднялся и с подобострастием, в котором сквозило лицемерие, передал письмо господину доктору Тейэби — герою дня и благодетелю всех министров будущих кабинетов. Важнейший столп конституционализма Ирана взял письмо, с трудом прочёл его, провёл рукой по лбу и успокоился. А господин доктор Али Акбар Дипломаси закрыл портфель, снова поставил его на пол и, думая о том, что эта подпись ещё не решает дела, сказал:
— Обычно ваше превосходительство считались с моей занятостью, и, если я забывал что-нибудь сделать, вы напоминали мне о своей просьбе.
— Вы ведь знаете, господин доктор, что я тоже очень занят. Целыми днями меня одолевают со всех сторон женщины и мужчины — старые и молодые, мусульмане и неверные. Разве тут упомнишь, что обещали и не сделали тебе друзья?