— Главное, не упустили, — попытался успокоить его Легостаев. — Небось не первый и не последний лазутчик. Ложись, выспись. На твой век нарушителей хватит.
— Твои бы слова да в уста начальнику отряда, — усмехнулся Семен. — И что вскочил ни свет ни заря?
— Я ж сказал — тишина разбудила. Да, кстати, и для тебя койку освободил. Своевременно.
— Там мои ребята вершу потрясли, ведро рыбы, не меньше. Даже сом не выдержал искушения — залез. Знаю, ты рыбак заядлый. Велел повару зажарить, к девяти ноль-ноль принесет, отведай.
— Спасибо, — поблагодарил Легостаев. — Я ведь какую рыбку уважаю? Самолично выловленную. И не вершей — промысел не по мне. Удочку обожаю, с поплавком.
— Будет тихо — порыбачим, — пообещал Семен.
— Да уж поздно, — вздохнул Легостаев. — Я хочу на ночной поезд поспеть.
Семен, улегшийся было на койку, вскочил и сел, свесив босые ноги, смутно забелевшие в полумраке.
— Ты это всерьез?
— Вполне.
— Не пущу, часового выставлю, а не пущу.
— Пустишь, — грустно улыбнулся Легостаев. — Вот границу мне покажешь, как обещал, и пустишь. Никуда не денешься. Горячие у тебя, сынка, денечки, тут не до отца. Я же сам, считай, военный, понимаю. Главное — повидались мы с тобой, на сердце полегчало.
Семен обиженно молчал. Потом лег на правый бок, поворочался с минуту, будто не решался сказать отцу что-то неприятное, и тут же уснул.
Легостаев оделся и вышел в сад. Тьма уже исчезла, уступив место рассвету. Листья старых кряжистых яблонь зашептались на легком ветерке.
Легостаев любил минуты, в которые занималось утро. Обычно радовало сознание того, что впереди еще много времени до ночи, в которые можно работать, творить. Именно утром рождались в его голове смелые планы, необычные замыслы. Он испытывал душевный подъем, ясно и смело работала мысль. Вот и сейчас ему захотелось самые первые свои впечатления о встрече с сыном перенести на полотно, соединив в нем несоединимое: тишину, от которой проснулся, и тревогу, которой не испытал. И тут же одернул себя: «Это потом. Ты приехал только ради того, чтобы повидаться с сыном. И сегодня ночью уедешь. Так будет лучше».
Легостаев обвел пристальным, просветленным взглядом сбросивший с себя непроницаемое покрывало лес, и страшное чувство овладело им: ему на миг почудилось, что это тайга, самая настоящая сибирская тайга, по которой, быть может, идет сейчас Ирина. Если бы он знал ее адрес! Бросил бы все и поехал к ней, хотя бы издали посмотрел. Чтобы знать, что она живет, дышит, смеется, плачет, смотрит на те самые звезды, которые тихо гасли сейчас над заставой.