— Разрешите? — услышал он позади себя негромкий, но отчетливый вопрос.
Легостаев обернулся. Под яблоней стоял боец в белом поварском халате, в лихо, щегольски надвинутой пилотке. Широкоскулое лицо его сияло улыбкой счастливого и всем довольного человека, мохнатые рыжие брови, припухлые сочные губы и небольшой приплюснутый нос усиливали это впечатление. Боец был высокий и потому левой вытянутой кверху рукой отводил от головы мешавшую ему ветку яблони. Правой рукой он ловко держал поднос с большой алюминиевой миской, полной жареной рыбы, тарелкой с крупными ломтями хлеба. Тут же лежали еще мокрые, прямо с грядки, темно-зеленые, с пупырышками огурцы. Рыба была обжарена до золотисто-коричневого цвета, и Легостаев глотнул слюну, заранее предвкушая, как будет лакомиться. «Позаботился Семен, — с благодарностью к сыну подумал он. — Не до меня ведь было, а надо же, и об отце не забыл».
— Разрешите? — все с той же лихой веселостью на которую невозможно было не откликнуться таким же жизнерадостным настроением, повторил боец, видя, что Легостаев молчит. — Лейтенант велел принести. Ночной улов!
— Да, пожалуйста, — засуетился Легостаев. — Но он спит, и не хотелось бы его тревожить.
— Понятно, — словно его обрадовало это сообщение, сказал боец. — Есть не тревожить! Вот тут, под яблоньками. На природе, на вольном воздушке.
Боец поставил поднос на деревянный, в капельках росы столик в беседке, гостеприимно пригласил:
— Угощайтесь. Как говорится, не евши легче, а поевши крепче.
— Да я уж сына подожду, — сказал Легостаев. — Спасибо.
— Вот это зря, — улыбаясь, возразил боец. — Не дадут ему позавтракать, это уж точно. У нас так: то звонок от наряда, то звонок из отряда, — он радостно хохотнул, довольный тем, что получилось складно. — У нас безгрозицы не бывает.
— Безгрозицы? — удивился Легостаев. — Славное слово!
— Безгрозицы, — подтвердил боец. — И солнце в небе сидит, а над заставой — молния. Пословица у нас есть: чтоб тебе ежа против колючек родить! Вот и я ему того желаю.
— Кому? — насторожился Легостаев.
— Гитлеру! — сердито ответил боец.
— А-а… — успокоился Легостаев. — Да вы садитесь. Мы и познакомиться забыли.
— Брусницын, — вытянулся боец. — А вас вся застава уже знает. Лейтенанта Легостаева родной батя.
— Точно, — подтвердил Легостаев. — Да вы присаживайтесь.
— Недосуг, — развел длинными руками Брусницын, но все же присел на краешек врытой в землю скамьи. — Ночные наряды с дозорки вертаются — животы небось посводило, кормить надо. Разве что на один момент.
Брусницын заговорил быстро, запальчиво, глотая слова. Чувствовалось, что ему хотелось выговориться, рассказать отцу своего командира все, что накипело на душе.