— Я расценил ваше молчание как согласие, — не дождавшись ответа, сказал Штудниц. — Поймите, все другие варианты неразумны. Предположим, вы скроетесь, но сразу же попадете в разряд подозрительных. Еще никогда шпиономания в Германии не достигала таких гигантских масштабов, как сейчас. Я желаю вам только добра.
И он позвал дядюшку Шульца, чтобы рассчитаться за ужин.
Когда они снова садились в машину, сосновый лес уже притаился в ночи. Наводя страх на окрестности, ухал филин.
— А вы сейчас совсем такая же, как и тогда, в Поленове, — проникновенно сказал Штудниц.
— Неисправимый фантазер, — откликнулась Ярослава.
Каждый день, проведенный Кимом на гауптвахте, казался ему нескончаемо длинным, тягучим и бесплодным. И если бы не думы о девушке, так внезапно повстречавшейся ему к крепко запавшей в сердце, он совсем бы пал духом. Теперь же мысленно разговаривал с ней, давал волю своей фантазии, рисовал картины новых бед и опасностей, в которые попадала девушка и из которых ее неизменно выручал и спасал он, Ким Макухин.
Ким убедил себя в том, что страшное слово «прощайте», сказанное девушкой, сбудется и что он больше никогда не увидит ее и она останется лишь в его мечтах.
Думал он в эти дни и о возможной встрече с матерью, и все же не мог не укорять себя за то, что даже о матери вспоминает сейчас не так часто и не с таким обжигающим душу волнением, как о девушке, которая жила совсем рядом с ним, Кимом, была ему прежде неизвестной и чужой, а теперь вдруг сделалась необходимой и близкой.
Сейчас у Кима, как никогда, было достаточно времени и для радостных и для горестных дум. Впервые в жизни испытывал он обидное и униженное чувство человека, подвергнутого наказанию. И несмотря на то, что вовсе не рисовался, признавая вину, и внутренне вполне сознавал справедливость наказания, его не переставала угнетать и подавлять мысль о том, что это наказание, каким бы оно ни было строгим, не искупает его вины и не восстанавливает потерянного им доверия. Тем более что он не сказал всей правды ни Жердеву, ни сослуживцам. Чувство раскаяния не давало ему покоя, и даже то, что он нарушил дисциплину не ради себя, а ради девушки, не успокаивало и не приносило облегчения. Особенно мучительно было сознавать, что он подвел младшего лейтенанта Жердева и тот, несомненно, выслушал от командира батареи, а может, и от самого командира дивизиона крайне неприятное внушение. Кроме того, он, Ким, подвел и весь взвод, который занимал в батарее первое место. Кое-кто во взводе строил невеселые предположения: «Ну вот, из-за Макухина теперь и нас в город не пустят…»