Мысль о том, что сообщение может быть ложным, сейчас была единственной нравственной опорой Макухина, и все же полностью она не спасала. «Ты можешь только предполагать, что это ложь, только предполагать, — говорил сам с собой Макухин. — И все же грош тебе цена, что в первый же момент ты так плохо подумал о сыне. О сыне, которого любил и в которого верил, беспредельно верил, потому что ему нельзя было не верить. Но видимо, как бы ни был проницателен человек, он никогда не может быть абсолютно объективен и беспристрастен, когда нужно оценить достоинства и недостатки своих, именно своих, детей».
Макухин, уйдя в горькие раздумья, не заметил, как уже дважды приоткрывалась дверь его кабинета и худенькая, всегда застенчивая и чем-то смущенная секретарша Фаина заглядывала к нему. Наверное, она говорила ему что-то, но Макухин не слышал ее голоса и не видел лица, выражавшего крайнее нетерпение. И лишь в третий раз, когда Фаина, нарушив ею же установленные порядки, решительно вошла в кабинет и, вплотную приблизившись к его столу (она делала это лишь в тех случаях, когда приносила почту или давала на подпись срочные бумаги), громко назвала его по имени и отчеству, Макухин очнулся и оторопело, будто на совершенно незнакомую женщину, посмотрел на нее.
— Федор Архипович, — вновь повторила Фаина, исполненная решимости, — Федор Архипович, он больше не может ждать. Простите меня, но он больше ни минуты не может ждать. Понимаете, у него самолет, единственная возможность улететь сегодня, а если он опоздает, придется тащиться поездом, и не известно…
— Кто — он? — с трудом выдохнул этот немудреный вопрос Макухин. — О ком ты говоришь, Фаина?
— Да Петя же, Петя Клименко, вы же знаете, — речитативом проговорила Фаина. — У него же командировка, западное направление. По вашему заданию, едет на фронт…
— На фронт? — удивленно переспросил Макухин.
— На фронт, — как можно убедительнее повторила Фаина.
«Бедный ты, бедный, — мысленно пожалела она Макухина. — Совсем заработался, лицо осунулось, под глазами — черная ночь…» Она вдруг заметила на настольном стекле, рядом с развернутой газетой, тоненькую пробирку с нитроглицерином.
— Вам плохо, Федор Архипович? Сердце?
— Нет-нет. — Макухин стыдливо, как уличенный в чем-то нехорошем школьник, смахнул ладонью пробирку в ящик стола. — А Клименко… Где он?
— Здесь, в приемной, — заторопилась Фаина. — А то, не дай бог, вас вызовут наверх, и он опоздает.
— Зови, — приходя в себя, глуховато сказал Макухин.
Фаина вылетела из кабинета стремительно, как студентка, сдавшая экзамен. В проеме не закрытой ею двери тотчас же показался Петр Клименко.