Легостаев подвел лодку почти к самому берегу, и вскоре Максим почувствовал ногами дно. Он тут же отпустил корму, и Легостаев неторопливо, словно бы в раздумье, начал грести обратно.
Максим, пошатываясь, выбрался на берег, устало опустился на песок возле самой воды. К нему уже спешила Ярослава.
— Что случилось? — взволнованно спросила она, обращаясь не столько к Максиму, сколько к удалявшемуся от берега Легостаеву.
— Небольшой заплыв, — пытаясь изобразить веселое настроение, откликнулся тот. — Жарко!
— Нет, вы что-то от меня скрываете! — Ярослава подбежала к Максиму, обхватила его за плечи. — Ты весь дрожишь!
— Ярослава… — Каждое слово давалось Максиму с трудом. — Ярослава… Мы сегодня же… сейчас… должны уехать…
— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она, поняв, что произошло что-то очень серьезное. — Хорошо, только успокойся, возьми себя в руки.
— Сейчас же, сейчас, слышишь? — как в бреду повторял и повторял Максим.
— Катер идет вечером…
— Хорошо, вечером, но сегодня же. Понимаешь, я не могу, не имею права здесь оставаться…
— Но что стряслось? Вы опять говорили о том же, что и вчера у костра?
— Пойми, все мое существо восстает против него. Пусть он остается один со своими мыслями. Откуда он взялся? Мы не звали его к себе!
Ярослава присела рядом с Максимом.
— Я согласна уехать, понимаю тебя. Но солнце… Первое за все дни. И конечно же будет плакать Жека.
Максим встал, опираясь на горячее от солнца плечо Ярославы, и медленно поплелся к палатке.
— Отдохну немного, — обронил он.
— Готов завтрак. Ты бы поел.
— Спасибо, я потом.
В палатке было душно, но он, коснувшись щекой подушки, моментально уснул.
Жека настежь распахнула палатку, и Максим в проеме, залитом солнцем, увидел, как в ее ручонках трепещется что-то ослепительно серебристое, — то был крупный лещ, продетый через жабры на мокрый ивовый прут. «Конечно же подарок Легостаева», — мелькнуло в мыслях у Максима, и он вновь с той же беспощадной горькой остротой ощутил чувство стыда вместе с непреклонным сознанием своей правоты.
Максим вышел из палатки, и Ярослава с тревогой заметила на его лице уже знакомое ей выражение самоосуждения и горечи, которое, как он ни пытался, не мог скрыть. Жека с ликующими возгласами прыгала вокруг отца, пытаясь вызвать у него такое же ликование, но он молча и отрешенно смотрел то на дочку, то на леща и в то же время косил взглядом на палатку художника.
Легостаева ни на берегу, ни возле палатки не было.
— Привез леща и снова уплыл, — сообщила Ярослава. — Ничего не оказал, улыбался только как-то виновато и… жалко.