— Тише ты — отбой был...— Он поднялся и, заложив руки за спину, прошёлся по каптёрке.— Как ты не поймёшь... Ну вот, скажем, есть много замков, и к каждому — свой ключ. А ты все замки одним ключом хочешь открывать. А не открываются — тюкнул ломом раз-другой — и дверь с петель... Понимаешь, о чём я говорю? Люди разные, ты — ключ подбери, пойми человека, а «сучки» — на это особого ума не надо!..— Он остановился, возбуждённо блестя глазами.
— Замки, ломы, ключи...— усмехнулся Дуб.— Слесарь!— Ему представилось умное, нагловато улыбающееся лицо Таланцева, вспомнилось наивно-ядовитое его: «Известно ли вам, что такое — деятель?» — и Дуб, хлопнув себя по колену, крикнул: — Воспитывать? Ключи находить? Мало его до сих пор воспитывали? Чего ж мне его теперь воспитывать, когда он в институте учился, а у меня — пять классов!
— Ты — спокойнее,— негромко сказал Спорышев.
— Чего спокойнее? Воспитывать! — шумно и торопясь заговорил Дуб.— Меня никто не воспитывал. Вот,— он бросил к глазам Спорышева свои руки, загрубевшие, с крупными мозолями.— Вот кто меня воспитал!.. Я на год его старше, а если по жизни — так на десять лет. Грузчиком работал на пристанях, в тайге на лесозаготовках два года вкалывал, уголёк в Кузбассе рубал — вот моё воспитание!..
Спорышев знал о нелёгкой жизни Дуба, сочувствовал ему, но сейчас ему послышалось что-то похожее на хвастовство в его словах, и он подумал: «Разве этим хвастаются? Я о себе тоже мог бы порассказать...» — но молчал — пусть выкипит...
— Ты думаешь, я жалуюсь? — говорил Дуб — Нет, я не жалуюсь. Но я не могу смотреть равнодушно на тех, кто двадцать лет за юбкой маминой сидят и ни пилы в руках не держали, ни печь растопить, ни дыры на гимнастёрке заштопать не умеют. Папаша ему образование дал, так он и нос дерёт! Три раза пол перемывать заставил — «не умею», видите ли! Ничего, не можешь — научим, не хочешь — заставим!..
Он стоял, тяжело переводя дыхание,— сильный, крепко сбитый, с толстой короткой шеей, с мохнатыми бровями, и в его облике было столько мрачной убеждённости, что Спорышев невольно подумал: «Что ж, в конце концов, по-своему он прав... Но дай-ка ему волю...»
— Легко ты судишь о человеке,— сказал он.— В пререкание вступил, папиросу закурил... Всё это так... А вот окажись он в сложных условиях... хотя бы в таких, какие у нас на прошлых учениях были... Уверен ли ты, что он сдал бы в трудную минуту?
— Гнильцо с пыльцой,— презрительно усмехнулся Дуб.
— Та-ак...— Спорышев прошёлся по каптёрке, что-то обдумывая.— Так.— И когда он стремительно повернулся к Дубу, тот изумился новому выражению лица сержанта. У него горели глаза, брови были сурово сдвинуты, нижняя челюсть подалась вперёд.— Так...— в третий раз повторил Спорышев.— «Не хочешь— заставим»... А ты пробовал, чтобы он захотел?.. «Сучки все пообрубаю...» А если вместе с сучками обрубишь зелёные ветки?..— Дуб хотел что-то сказать, но Спорышев не дал себя перебить — «Гнильцо, говоришь, с пыльцой?» Это— о своём солдате? А если завтра в бой? Как воевать будешь?