— Почему? — деланно поразился Спорышев.
— Так уж... решил. Точка.
— Это «гнильцо-то с пыльцой»?
— Ага.
— Сучки обрубать?
— Видно будет.
— Не хочешь, значит — жаль?
— Там уж жаль или не жаль, а только так.
— Ну что ж, не отдашь — тут ничего не поделаешь... Я, впрочем, знал, что не отдашь.
— Знал?
— Знал. Ты ведь, если захочешь, поймёшь, что от тебя требуют.
Спорышев улыбнулся. Ему было приятно думать, что его расчёт оправдался. И он понимал, что Дуб пришёл сюда главным образом потому, что боялся: если за Таланцева возьмётся сам Спорышев, Таланцев быстро станет иным, и потом ему, Дубу, будут каждый раз колоть глаза. И ещё: если у Спорышева могло что-то получиться с Таланцевым, то почему ему, Дубу, самому не попытаться?.. И вот он поднялся с кровати и пришёл. Топтался на месте и не уходил.
— Между прочим, я во взводе хорошего агитатора нашёл,—сказал Спорышев..
— Кого?
— Потом, надо ещё подумать.
Дуб всё не уходил.
— Спать пора,— сказал Спорышев.
— Пора...— Дуб набрался, наконец, смелости: — Вот что: ты о собрании — это серьёзно?
— Вполне,— стараясь не улыбаться, ответил Спорышев.
— Когда? —помрачнел Дуб.
— Пока подождём. А там увидим—может быть и без него обойдёмся. Может быть!..
Начались зимние учения, первые учения в солдатской жизни Таланцева. Поднятый по тревоге полк выдвинулся в район сосредоточения. Миномётная рота капитана Волкова, расположившись в указанном ей месте, приступила к оборудованию огневых позиций.
Недобрым словом поминали солдаты неподатливую, каменистую карельскую землю, врубаясь в неё киркой и ломом, а то орудуя и топором. Проработали весь остаток дня и половину ночи. А на утро был получен приказ: самостоятельно совершить обходный марш к Каменной горе, откуда, присоединясь к стрелковому батальону, ударить по обороне «противника» с тыла в момент начала общей атаки.
Теперь рота двигалась к пункту назначения, находившемуся в шестидесяти километрах.
Миномётчики, растянувшись двумя длинными и цепочками, шли по дороге, которая, своенравно изгибаясь, то взбегала на крутой холм, то спускалась в заметённую снегом лощину. С утра стояла мягкая, тёплая погода, лыжи скользили с трудом, липли к снегу. Но вскоре задул резкий ветер, пошёл снег, мелкий и колючий. Казалось, ветер хлещет в лицо не снегом, а песком.
Впереди двигался капитан Волков, иногда он останавливался, пропуская перед собой всю роту, молчаливо вглядывался в усталые лица солдат. Делал короткие замечания: «Не отставать, Ларионов!», «Поправьте противогаз, Кочкин!» и снова становился в голову колонны.
Капитан Волков был суровым командиром. Он прошёл всю войну и хорошо помнил её первые месяцы, когда за плохое умение воевать мы расплачивались кровью людей и пеплом городов. Такое больше не должно повториться. И он обучал своих солдат нелёгкой военной науке, заставляя каждого вкладывать все силы «и ещё чуть-чуть сверх того», как любил говорить он. Постоянная тренировка расчётов, переходы, марш-броски. Порой он читал в глазах солдат: «Ты жесток. Мы больше не можем. Разве ты не видишь?..» «Я вижу,— отвечал его взгляд.— Но я вижу, что вы можете. Вы должны. Так надо...»