«Неужели смерть?!» — подумал Рязанов, и ему стало страшно. Но мысль о друге, жизнь которого сейчас зависела только от его стойкости, встряхнула его. «Пилотировать надо внимательно, — продолжал думать Рязанов. — Если я потеряю скорость, то самолет сорвется в штопор, и тогда нам обоим будет конец… Нужно проверить скорость по прибору. Где прибор скорости? Вот приборная доска…»
Он отыскал взглядом прибор скорости; все в порядке. Затем выглянул за борт на знакомые ориентиры — оставалось еще минуты две…
Рязанов не думал больше о смерти, он понял, что когда человек упорно борется, то глупо думать о том, будет ли эта борьба последней. Надо всего себя подчинить самой борьбе.
Тем временем Андрей пришел в себя. Он приподнялся на коленях и выглянул за борт: внизу мелькнула знакомая поверхность аэродрома и ровная, блестевшая в лучах яркого солнца лента бетонки.
Самолет приземлился. Дома! Но почему не слышно привычного посвистывания воздушных тормозов и самолет бежит так долго, дольше обычного? Лишь в самом конце бетонки самолет потерял инерцию и остановился. Винт сделал еще несколько оборотов и замер. Рязанов выключил мотор. Наступила глубокая, спокойная после воздушной битвы и пережитого тишина.
Андрей с трудом вылез из багажника на землю, на твердую, свою, родную землю, шатаясь, подошел к крылу, взобрался на него, цепляясь за уступы борта, и заглянул сквозь прозрачный плексигласовый фонарь в кабину. Рязанов сидел, опершись грудью на ручку управления и низко опустив голову. Раздирая пальцы до крови, Андрей торопливо отодвинул фонарь и наклонился к летчику.
— Товарищ командир!.. Леша! — громко окликнул он.
До Харькова оставалось несколько минут полета. Серафим, не прерывая рассказа командира, настроил автоматический радиокомпас на приводную радиостанцию Харьковского аэропорта. Стрелка радиокомпаса дрогнула и, описав полукруг, опустилась острием к полу кабины, показывая, что приводная радиостанция находится внизу, под ними. Позади Андрея громко заливался электрический звонок, а на приборной доске вспыхнула зеленая лампочка.
— Я «49–85», прошел дальнюю, — сказал Андрей по радио.
— «49–85», пробиваться по схеме вам разрешено, — ответили с земли.
Андрей отжал от себя штурвал и уменьшил наддув моторов. Самолет плавно опустил нос и стал как бы тонуть в облаках. Командир и второй пилот сняли темные очки. Если бы не приборы, можно было подумать, что машина висит неподвижно, а не снижается над аэродромом по большому прямоугольнику
На высоте трехсот метров началась резкая болтанка, и самолет сплошной пеленой окутал крупный и мокрый густой снег. Стекла помутнели по краям.