Александр вспомнил Шуру Романову, ту же Риту. Это — из самых близких, а сколько их вообще, погибших, на его памяти?
— И вас могли бы убить?
— И могли, и могут. Чем же я такой особенный? Пуля, она, как известно, дура. И желающие всегда есть.
— Вот видите, — мягко проговорила Наташа. — Значит, просто у вас работа такая. И вас могли бы убить. И сидел бы сейчас на вашем месте ваш Володя и так же горевал бы о вас и винил бы себя. Сегодня сорок дней, да? Значит, сегодня его душа должна упокоиться. Вы подумайте, легко ли ей будет уходить, когда она видит, в каком вы смятении. Ему ведь уже не больно, он должен обрести покой. Так не мешайте ему. Помните, у Семена Гудзенко есть стихи такие: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом чисты…»
Турецкий замер. Виолончелевый голос произнес те же слова, которые он говорил про себя на кладбище. В ночной тишине они прозвучали торжественно-печально.
— Откуда вы знаете? — ошалело спросил Александр.
— Что?
— Стихи эти?
— Ну я вообще-то грамотная, — рассмеялась Наташа.
— Потрясающе! Знаете, давайте мы немедленно выпьем за совпадения.
Он схватил бутылку, все время поглядывая на сидевшую напротив женщину. Удивительно! Она смогла найти именно такие слова, которые ему сейчас были очень нужны. Пусть даже раньше он не очень верил в существование такой неуловимой субстанции, как душа. Но сейчас ему хотелось думать, что души всех близких ему людей действительно обрели покой где-то там, в неведомых далях, и, может быть, помогают ему, Турецкому, жить и делать их общее дело.
— Я не очень уловила связь между моими словами и вашим тостом, но присоединяюсь! — с ласковой улыбкой сказала Наташа, радуясь его оживлению.
— Знаете, ведь и раньше были потери. — Турецкого уже понесло. Словно открылись шлюзы и горькие, невысказанные мысли хлынули потоком слов, освобождая его от тяжкого груза мужской сдержанности. — Мы потеряли мать-командиршу. Такая была женщина! Скакун! В свои далеко за сорок фору давала взводу мужиков. А еще раньше, уже давно, погибла замечательная женщина. Наш судмедэксперт. Вы на нее похожи, — Саша запнулся. — Но даже эту смерть я пережил… Не то что легко — нет! Но как-то пережил, как переболел. И делал дальше свое дело. А сейчас, после смерти Володи, такая тоска. И руки иногда опускаются. Мы все теряем и теряем. Самых лучших, самых любимых. А их все не убывает… — Саша замолчал, словно выдохся, и добавил уже тише: — Наверное, это старость.
— Полноте, — весело возразила Наталья Николаевна, — мы с вами, кажется, ровесники, а я еще совсем молодая женщина — мне всего сорок.