— Один, д-два, т-три…
Очередной добежавший упал шипя от боли, его тут же начали перевязывать, разрезав рукав шинели.
— Ч-четыре, п-пять, ш-шесть…
Еще один растянулся в нескольких шагах от первых кустов и бегущий за ним едва не наступил на него. Сценка сопровождалась приглушенным матом.
— Семь, в-восемь, д-девять, д-десять…
Наконец, появился сержант.
— Од-диннад-дцать.
Одиннадцать. Вместе с самим Вовой – двенадцать. Из трехсот. Нет, не может быть, захлопнуть ловушку немцы не успели. Или не смогли из-за своей малочисленности. Те, кто шел в хвосте колонны, должны были уцелеть. Красноармеец Лопухов очень хотел на это надеяться.
К утру подморозило. Отсыревшие шинели стали колом, мороз пощипывал уши, зуб не попадал на зуб. О том, чтобы развести костер никто и не заикнулся, немцы были рядом. Хорошо было слышно, как перекликаются их часовые, время от времени, то и дело, с шипением, взлетали в темное небо осветительные ракеты.
Серая утренняя мгла не принесла облегчения. Все понимали, что долго здесь не высидеть, надо что-то делать дальше, но что именно никто не знал.
— Надо на разведку идти, — предложил бас в паре метров слева от Вовы, — наши должны быть недалеко.
— Ты, что ли пойдешь? — просипел простуженный справа.
— Пойду, — согласился бас.
— Ну и вали, герой, — напутствовал сиплый.
— Ты осторожнее там, — Три Процента узнал голос Акимова.
— Не учи ученого, — отрезал бас, — осторожности меня финны уже научили.
Ветеран зимней компании растворился практически бесшумно, все замерли, прислушиваясь – тишина, изредка нарушаемая немцами. Мутный промозглый рассвет постепенно сменился серым промозглым днем. Температура опять перевалила за нулевую отметку, и тонкий снежный покров растаял, оставив после себя жидкую серую грязь. Три Процента стер с казенника налипшую грязь, на срезе ствола было чисто. Хотел проверить работу затвора, да передумал – курок взведется, а спустить его бесшумно может и не получиться. Где-то вдалеке изредка постреливали, но без фанатизма, так, дежурная перестрелка.
— Вроде, наши, "максим".
Вова попытался подбодрить товарищей, но его не поддержали.
— Может, и наши, а может…
У некоторых сохранились сухари. Их грызли медленно, растягивая, как будто это могло хоть как-то утолить голод. У Вовы в мешке из съестного не было ничего, кроме сырой картошки. Он уже подумывал употребить ее прямо так, но решил, что червячок в животе грызет его не слишком сильно и можно еще потерпеть.
Разведчик вернулся, когда время явно перевалило за полдень, когда его уже перестали ждать.
— Можно пройти.