— Ужасный парадокс, — повторил он с сомнением, словно предпочитая «абсурдную правду» или «полный идиотизм». — Если бы я только нашелся раньше, — добавил он, — то смог бы спасти ситуацию. Но я не смог.
Он стал жертвой рассудка, подсунувшего ему мысленный образ полураздетой женщины, откинувшейся на вешалку со старыми фраками, которые качались в такт ее движениям, бесстыдным словам и звяканью пустых металлических вешалок. Лишь об этом он мог думать — невольно, в угоду жене и ее желанию понять, почему он так отстранен, почему не желает поделиться своими мыслями.
Чем дольше он скрывал он нее происходящее, тем сложнее становилось узнать правду, и когда она, наконец, сдалась и решила, что вечер окончательно испорчен, то спросила:
— И где ты был ночью?
Она разыскивала его, звонила ему домой — возможно затем, чтобы уже тогда поделиться радостной новостью.
— Я спал в конторе, — честно сказал он. По тому, как она кивнула в ответ, он понял, что мог сказать что угодно. — Это правда, — добавил он, вложив в слова всю силу. — Не спрашивай почему. Я не могу объяснить. Но кое-что… происходит. Больше я не скажу.
— Надеюсь только, что она не слишком молоденькая. А то станешь отцом и дедом одновременно.
Он покачал головой.
— Не принуждай меня. Прошу, любимая, не принуждай меня! — искренне взмолился Конни. Он не мог ничего рассказать, не мог объяснить, но смог произнести: «Не принуждай меня!» Может быть, это было объяснение в любви, такое же извращенное, как мучительные подсказки разума. Конни до последнего внушал себе, что эта фраза была воспринята именно так.
— Я был уверен, что они следят за мной, — сказал он. — Что они знают каждый мой шаг, и я, конечно, мог остаться на ночь у Аниты, но хотел вернуться сюда. Я соорудил массу приспособлений, чтобы видеть, проникал ли кто-нибудь в контору, но вернувшись около полуночи, обнаружил все на своих местах. Позвонила Анита, чтобы проверить, в конторе ли я. Об этом я просил ее сам — чтобы она мне поверила. В конце концов, мы нашли своего рода баланс. Она поняла, что в моей жизни происходит что-то, о чем я не могу рассказать, и ей пришлось этим довольствоваться. Нам нужно было думать о Камилле.
В воскресенье они общались по телефону. Конни пытался дозвониться до Камиллы, но там все время было занято. Поговорив с Анитой, он узнал, что дочь «удручена», но не настолько расстроена, чтобы им следовало всерьез беспокоиться. У нее в гостях была подруга, с которой Камилла собиралась приготовить обед, а затем пойти в кино. Что они и сделали. Позже подруга подтвердила это. Она прекрасно знала о ситуации, в которой оказалась Камилла, но не заметила ничего «подозрительного» — ничего, что указывало бы на желание причинить себе вред или добровольно исчезнуть.