Я стал настолько безвольным и покладистым, что не узнавал сам себя. Возможно, это было побочным действием таблеток. Частичное обезболивание, полное обезвреживание. При этом я не терял рассудка и не испытывал желания объять весь мир. Некоторые люди под воздействием успокоительных препаратов начинают вести себя как блаженные идиоты. С Малу такое случалось не раз. К фармакологии она относилась легкомысленно и смешивала препараты по своему усмотрению, что порой приводило к весьма плачевным результатам. Однажды у нее онемело лицо. В нашей жизни как будто ничего не изменилось — мы не ругались, ели, пили, занимались любовью, все как обычно, только выглядела она как Бастер Китон. Даже когда мы вместе смеялись, лицо у нее оставалось каменным. Я не сразу понял, в чем дело, и решил, что она чем-то недовольна:
— Что ты все время дуешься?!
— Дуюсь? — переспросила она. — Да я умираю со смеху!
Я подумал, что она издевается надо мной, и мы еще какое-то время переругивались, пока я не понял, что она говорит правду: ей действительно было весело. Я сбегал за зеркалом, поднес его к лицу Малу и сказал:
— Это так ты смеешься?
Она перепугалась до смерти, увидев свое каменное лицо, и немедленно завязала с таблетками. Однако последствия давали о себе знать еще неделю. А потом она всегда носила с собой карманное зеркальце и смотрелась в него всякий раз, когда начинала смеяться. Не знаю, что она тогда проглотила, но эффект оказался самым неожиданным — она стала более осторожной и менее самоуверенной. Я же воспринял это как своего рода предупреждение.
— Ладно, — согласилась Мод. — Я тебе верю. Держи… — Она протянула мне коробок с блестками и добавила: — Бери, только все сразу не пей…
Я принял коробок, как дорогой подарок, как ваучер на девять незабываемых путешествий в мир сновидений, которым я мог воспользоваться в любое удобное для себя время. Я положил его в комод с одеждой, испытывая особую, ни с чем не сравнимую радость. Я был счастлив как никогда — мне предстояло провести девять восхитительных ночей, причем время и место я мог выбирать по своему усмотрению.
Но что будет ближайшей ночью было пока неясно. Мы собирались пойти ужинать. Мне предстояло покинуть квартиру. В шкафу я нашел старый коричневый портфель из свиной кожи и положил туда все, что написал — все то, что раньше называлось кипой бумаг, work in progress, да чем угодно, а сейчас было названо «книгой», то есть, обрело иной статус, настолько высокий, что я не мог уйти, не взяв ее с собой, не мог оставить ее без надзора. Мод это не удивило. Увидев старый портфель, она лишь сказала: