— Спасибо, не стоит, — ответил я.
— Я сам его вывел. Это заняло тридцать лет.
Я пробормотал, что у меня другие планы, но он не обратил внимания. Покачиваясь на ходу, он удалился к машине и, открыв багажник, достал картонный футляр.
— Пожалуйста, — произнес он. В картонном цилиндре лежал саженец розы. — Можно посадить прямо сейчас. Она темно-красная. Очень красивая и выносливая, цветет поздно и обильно. Запатентована.
Что мне оставалось сказать?
— И как она называется?
— Разумеется, «Fleur de mal».
— Да, разумеется…
— Не стану больше задерживать вас… — сказал он. — Мне предстоит долгий путь. — Он протянул руку. Повинуясь рефлексу, я едва не пожелал ему удачи на дороге. — Если у вас возникнут вопросы… вы меня не отыщете. — Он повернулся, чтобы усесться в авто, но замер и снова выпрямился. — Мы с супругой женаты уже шестьдесят лет, — сказал он. — Я купил ей в подарок брошь… и подумал — чем меньше ценник, тем больше сумма… У меня даже могильного камня не будет…
Он уселся в свой скучный белый «Вольво», осторожно вырулил с парковки, помахал мне и отбыл. Я поднял руку, но не уверен, что помахал в ответ.
Он исчез в облаке пыли над гравиевой дорогой. Я вернулся к своим занятиям: оставил картонный цилиндр в холле и вошел в кабинет. Воздух в комнате застоялся, следовало проветрить, и я хотел открыть окно, но остановился, подняв первый крючок. Пахло сосновым лесом. Истлевший понтифик в реклайнере сказал Конни: «Здесь воняет мертвечиной, так? Это воздух, которым он дышит! Зачем бы ему иначе пахнуть, как ходячий „Wunderbaum“?»
Я сел за рабочий стол, воздух в комнате пришел в движение и донес до меня тонкие струи аромата. Пытаясь понять, свеж этот запах или удушлив, приятен или нет, я обошел все углы комнаты в поисках его следов, которые становились все менее ощутимы и вскоре исчезли вовсе. Оставалось лишь воспоминание — отчетливое, но двусмысленное.
В машинку был заправлен чистый лист бумаги, давно ожидающий описания розы или, по меньшей мере, слов, имеющих к ней какое-то отношение. Но вместо этого на бумагу стали ложиться слова об аромате сосны или, скорее, соснового леса и всего, что с ним связано: жаркий летний день, когда на коре выступает смола, а сверху доносится потрескивание шишек, зреющих в кронах, в воздухе кружатся насекомые, муравьи тащат сухие хвоинки по своим муравьиным тропам, и куда ни взгляни, всюду лес, как было до того, как человек назначил за него цену, до вырубок и корчевания, до того, как человек осознал свои возможности. Это был аромат древних времен, когда человеческое существо впервые осознало самое себя, увидев отражение в луже, проползая меж корней и еловых веток. Человеческое существо, способное выразить себя лишь молчанием, усердным, истовым молчанием в страхе темноты, в ужасе перед холодом; молчанием, облагороженным и обогащенным в новой форме — умалчивании, умалчивании всего, что оказывалось на пути вырубок, выкорчевывания, строительства; в умалчивании ценностей, для определения которых требовалось больше слов, терминов, знаний и любовного отношения, чем для определения ценности леса, земли, минералов. Все это, всю эту тишину и молчание вобрала в себя эссенция, связанная с молекулами масла или алкоголя, помещенная в бутылку с распылителем или стеклянный флакон для использования после бритья. Вечно актуальный аромат для современного шведа.