Я верил ей.
— Это был просто отвлекающий маневр.
Журналисты не понимали, зачем председателю правления концерна «Гриффель» нужна большая политика. Многие полагали, что в промышленности он был на своем месте.
— Не беспокойся, — сказала она. — Он знает, что это не ты.
— А он знает, что это Генри?
Мод кивнула, ее палец до сих пор указывал на то место, где стоял Стернер.
— Я рассказала об этом не сразу, чтобы он не мог заставить меня избавиться от ребенка.
— А он бы попытался? — спросил я. — Если бы мог.
Мод оторвала взгляд от пола и посмотрела на меня. Улыбка ее стала более напряженной.
— Теперь это уже не важно, — ответила она.
Ребенок был жив, она сохранила его, ради того, кого предали, ради себя самой.
— Ты хочешь, чтобы я остался?
— А чего хочешь ты?
Я попытался осмыслить сказанное.
— Хотя зачем я тебе такая?
На Мод была широкая рубашка, она приподняла ее, чтобы показать мне, как вырос живот.
— Я раздулась как шар, как только рассказала ему об этом.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и, непривычно широко расставляя ноги, побрела в спальню.
— Делай что хочешь, — сказала она. — Я пойду лягу.
Я стоял в прихожей, одетый, и слышал шелест покрывала, которое она скинула на пол в изножье кровати. Я не раз спотыкался о него и слышал, как она смеется, словно во сне. На мгновение все будто повисло в воздухе. Я, в буквальном смысле, стоял перед разными дверьми, как в сцене из какого-нибудь сюрреалистического фильма. Одна дверь вела в ее спальню; другая выпускала на лестницу, навстречу поражению и самокопанию; еще одна дверь приглашала пройти на кухню, чтобы устроиться со стаканом виски и сигаретой у приоткрытого окна и выждать время, дать жизни шанс догнать нас, дать шанс нам, дать шанс Мод — шанс выйти ко мне, прикоснуться ладонью к моей щеке и разом сломить всякое сопротивление. Все упиралось в это сопротивление, но тогда мы этого не понимали, мы были слишком заняты собой — она думала о своем будущем ребенке, меня не интересовало ничто, кроме моей работы. Ни она, ни я толком не понимали, что происходит, и рядом не оказалось никого, кто мог бы нам это объяснить; у нас не было ни общих друзей, ни родственников, чтобы указать нам на существующие возможности и на то, что мы, сами того не ведая, делаем все, чтобы их растоптать. Вот и в тот вечер я, конечно же, просто ушел. Как только дверь захлопнулась, она крикнула мне вслед — это прозвучало как проклятие или ругательство. Я помедлил за дверью, но в квартире было тихо. Что произошло потом, на лестнице, я не помню; вероятно, я спустился вниз, поглощенный своими мыслями — как всегда.