— Но если Карл ляжет в постель, — промолвила Одетта, — быть может, он согреется?..
— Нет, нет, Карл не хочет ложиться, не хочет… Стоит ему только лечь, и сразу явится черная собака: обойдет вокруг постели, поднимет одеяло и уляжется на его ноги, а Карл лучше согласится умереть…
Король сделал движение, будто вздумал бежать.
— Нет, нет! — воскликнула Одетта, поднявшись и заключив короля в свои объятия. — Карл не ляжет в постель…
— Однако же Карлу очень бы хотелось уснуть, — сказал король.
— Ну и хорошо, Карл уснет у меня на груди.
Она села на подлокотник кресла, обвила рукою шею короля и положила его голову себе на грудь.
— Карлу хорошо так? — спросила она.
Король поднял на нее глаза, выражавшие безмерную признательность.
— О да, — отвечал он, — Карлу хорошо… очень хорошо…
— Значит, Карл может уснуть, а Одетта будет сидеть возле него и караулить, чтобы не пришла черная собака.
— Одетта, Одетта! — воскликнул король и засмеялся, как малое дитя. — Одетта! — повторил он и снова положил голову на грудь девушке, которая сидела неподвижно, стараясь сдержать дыхание.
Минут через пять отворилась маленькая дверь, и в комнату тихо вошел доктор Гийом. Он подошел на цыпочках к неподвижно сидевшей паре, взял свесившуюся руку короля, пощупал пульс, потом приложил ухо к его груди и проверил дыхание. Затем, поднявшись, он радостно прошептал:
— Вот уже целый месяц король ни разу не спал так хорошо и спокойно. Да благословит вас бог, милое дитя: вы сотворили чудо!
Во Франции быстро распространилась весть о болезни короля, и почти тотчас же о ней узнали в Англии, что вызвало немалые волнения как в той, так и в другой стране. Король Ричард и герцог Ланкастер, оба очень любившие Карла, были весьма опечалены. Особенно убивался герцог Ланкастер, считавший, что происшедшее пагубно скажется не только на судьбе Франции, но и на судьбе христианского мира в целом.
— Его болезнь — большое несчастье для всех, — неустанно повторял он своим приближенным, — ведь король Карл был исполнен воли и мужества и готовил поход на неверных, ибо никто так не желал мира между нашими королевствами, как он. А теперь все откладывается, ведь только он мог бы стать душой этого предприятия, — одному богу ведомо, сможет ли оно осуществиться.
И впрямь, армянское царство подпало под власть Мураз-бея, которого мы окрестили Амуратом и которого Фруассар на старом языке называет Морабакеном, — восточному христианству грозила гибель. Король Ричард и герцог Ланкастер полагали, что перемирие, заключенное после въезда в Париж госпожи Изабеллы, следует, поелику возможно, поддерживать и длить.