— Его высочество герцог Орлеанский! — вскричала она и закрыла глаза руками.
— Одетта?! — произнес герцог и устремил на нее изумленный взгляд. — Ах, так это вы, милая, творите такие чудеса, — спустя мгновение с горечью сказал он. — Я не знал другой такой обольстительницы, я не знал никого другого, кто мог бы так лишать рассудка, но, оказывается, вы умеете и возвращать его.
Одетта вздохнула.
— Теперь, — продолжал герцог, — мне понятна ваша суровость, ваша неприступность; цыганка предсказала вам будущность королевы. Что вам любовь первого принца крови!
— Ваше высочество, — сказала Одетта, поднявшись и повернув к герцогу свое спокойное, строгое лицо, — когда я пришла к его величеству королю, я была не куртизанкой, которая ищет приключений, а жертвой, которая отдает себя на заклание. Найди я тогда близ короля принца крови, меня бы это поддержало, но я увидела лишь несчастного больного — вместо королевской короны на нем был терновый венец, — я увидела забытое богом существо, лишенное разума и простых инстинктов, даже того, которым природа одарила последнего из животных, — инстинкта самосохранения. Так вот, этот человек, этот несчастный еще вчера был вашим королем, прекрасным, молодым, могущественным, и вдруг ночь все перевернула; от захода до восхода солнца он словно прожил тридцать лет, его лоб сморщился, как у глубокого старца, от его могущества и следа не осталось, — даже воли к власти, — ведь вместе с рассудком он лишился и памяти. Меня до глубины души тронула эта зачахшая молодость, эта высохшая красота, эта ослабевшая сила, — горе потрясло меня. Королевство без трона, без скипетра, без короны, святое старинное королевство, жалко влачась, взывало о помощи — но ни звука в ответ; оно с мольбой протягивало руки — и никто не подал своей; оно исходило слезами — и никто не утер их. Тут-то я поняла: я избранница божья, мне назначено исполнить высокую, благородную миссию; когда случаются события, выходящие за рамки повседневных, обычные условности теряют смысл: истинное благодеяние здесь — ударом кинжала прикончить страдальца. Лучше потерять душу, но спасти жизнь, если это всего-навсего душа бедной девушки, а жизнь — жизнь великого короля.
Герцог Орлеанский в изумлении взирал на нее: этот поток красноречия, льющийся из сердца, произвел то же действие, как цветок, раскрывающийся в ночи.
— Вы странная девушка, Одетта, — вымолвил наконец герцог, — вы вкусите райское блаженство, если то, о чем вы поведали, — правда. Верю, что так оно и есть, и прошу простить меня за нанесенное оскорбление, — ведь я так вас любил.