Он взял из ее дрожащих рук масленку и поставил на свободное место на тележке.
— Мне не нравятся люди, которые не занимаются своими детьми. — Серые глаза впились в ее помертвевшее лицо. — И я не собираюсь становиться эдаким эпизодическим папашей, которому, скрепя сердце, позволяют видеться с ребенком несколько часов в неделю. Я намерен стать дочке настоящим отцом. Поэтому, если хочешь вписаться в картину семейного счастья, лучше тебе подчиниться моим требованиям. Если же ты готова испытать судьбу и встретиться со мной в суде, что ж, попытайся, милости просим. Только учти, — добавил он равнодушно, — если выберешь этот путь, рискуешь потерять все. Я могу соорудить внушительное дело и имею также достаточно средств, чтобы нанять самых умелых адвокатов, которые сделают это для меня. Представь так же, как подействует такая война на нашу дочь — не говоря уже о твоем отце.
Клодия с силой сжала бортик тележки, чтобы хоть на что-то опереться. Каждое из своих, полных, холодной ненависти, обещаний он, не дрогнув, исполнит. Ему потребовался ребенок — и он заставит ее страдать за то, что она скрывала от него существование Рози. А она ничего не может поделать, не навредив при этом самым дорогим людям. А как она сможет бороться с ним через суд, если у него есть все шансы победить?
Клодия посмотрела в лицо Адаму и не нашла на нем ни утешения, ни надежды. Он определил свою позицию, заявил о своих намерениях, он сознавал свою силу. Улыбнувшись так, что у Клодии кровь застыла в жилах, он открыл дверь и сделал приглашающий жест. Она выкатила злосчастную тележку из кухни, жалея, что это не танк, которым она смогла бы переехать его и раздавить в лепешку, и одновременно изумляясь и огорчаясь собственной жестокости, прежде не дававшей о себе знать.
Но какая мать не способна на жестокость, если угрожают ее ребенку, решила Клодия. Это совершенно естественно. Но, в то же время, она инстинктивно чувствовала, что Адам Уэстон не угрожает Рози. Он всего лишь обнаружил, что очаровательная малютка является его родной дочерью, и предъявил свои права на нее. А угрожал он только ей, Клодии.
— Я уж подумал, что вы заблудились!
Искорки в глазах Гая говорили о том, что он не думал ничего подобного.
Адам с обезоруживающей улыбкой развел руками.
— Мы с Клодией встретились снова так недавно, нам надо еще столько всего сказать друг другу. Вы должны простить нас.
— Само собой! — Наливая всем шампанское, Гай выглядел именинником. Он охотно взял на себя инициативу в разговоре. — Я только могу удивляться способности Клодии скрывать самое радостное, что случилось с ней за эти годы.