На Роба Джея учитель произвел тягостное впечатление.
Было что-то неприятное в том, как мистер Байерс тайком поглядывал на Луну и Сару, а на Шамана он уставился так, словно тот — уродец из бродячего цирка.
— Я с нетерпением жду встречи с Александром в школе, — сказал мистер Байерс.
— Шаман тоже с нетерпением ждет начала учебы, — спокойно заметил Роб Джей.
— Ну что вы, это абсолютно невозможно. Мальчик практически не говорит. И как может ребенок, который не слышит ни единого слова, хоть чему-то научиться в школе?
— Он читает по губам. Он легко учится, мистер Байерс.
Мистер Байерс нахмурился. Он, похоже, собирался спорить дальше, но, увидев выражение лица Роба Джея, передумал.
— Разумеется, доктор Коул, — натянуто произнес он. — Разумеется.
На следующее утро, перед завтраком, в двери черного хода постучал Олден Кимбол. Он сходил в продуктовый магазин и горел желанием поделиться новостями.
— Эти чертовы индейцы! Они уже вконец обнаглели, — выпалил он. — Напились вчера вечером и сожгли дотла сарай — там, у монашек.
Луна опровергла обвинение сразу, как только Роб заговорил с ней на эту тему.
— Я была в лагере сауков вчера вечером с друзьями, и мы говорили об Идет Поет. То, что рассказали Олдену, — ложь.
— Возможно, они начали пить после того, как ты ушла.
— Нет. Это ложь. — Она держалась спокойно, но ее дрожащие пальцы уже развязывали передник. — Я схожу к Народу.
Роб вздохнул и подумал, что лучше сходить навестить католиков.
Он слышал, как их называют «эти чертовы коричневые тараканы», и понял почему, когда увидел их: они носили коричневые шерстяные одеяния, явно слишком теплые для осени, а в летнюю жару, должно быть, и вовсе невыносимо душные. Четыре из них работали на развалинах прекрасного шведского сарайчика, который Август Лунд с женой строили, преисполненные таких светлых юношеских надежд. Они рылись в обугленных остатках, все еще дымящихся в одном углу, пытаясь найти хоть что-то уцелевшее.
— Доброе утро! — крикнул он.
Монахини не заметили, как он подошел. Они заткнули нижнюю часть длинных одеяний за пояс, чтобы дать себе немного свободы движений во время работы, и теперь торопливо опускали юбки, прикрывая четыре пары крепких, одетых в белые чулки ног.
— Я доктор Коул, — представился он, слезая с лошади. — Ваш дальний сосед. — Они молча смотрели на него, и ему пришло в голову, что, возможно, они не понимают его языка. — Я могу поговорить с вашим руководителем?
— Вы хотели сказать — с матушкой-настоятельницей, — поправила его одна монашка; голос ее звучал не громче шепота.
Она шевельнула рукой и пошла в дом. Роб последовал за ней. Возле нового навеса с односкатной крышей, прислоненного к дому, какой-то старик, одетый в черное, вскапывал огород. Старик не проявил к Робу никакого интереса. Монахиня дважды постучала — стук ее был тихим, под стать голосу.