Ситуация внутри страны была не менее сложной. До сих пор Горчаков был в восприятии императора хорошим министром, рекомендациям которого относительно выработки европейской политики он следовал, равно как следовал он советам специалистов из Азиатского департамента Министерства иностранных дел, подталкивавших его к завоевательным походам на Востоке. В 1875 г. все изменилось. Горчаков, конечно, продолжал отстаивать ту же политику, направленную на сохранение «Союза трех императоров»; он прежде всего желал, чтобы Россия соблюдала осторожность и избежала обвинения во вмешательстве в балканский вопрос, и в то же время стремился не допустить ослабления связи, существовавшей между императорами. Однако он более не обладал той властью, которой пользовался двумя десятилетиями ранее. Ему противостояли две фигуры — восходящие звезды российской внешней политики, предлагавшие императору диаметрально противоположную политическую линию.
Игнатьев, вне всякого сомнения, вдохновленный славянофильской программой, которую он наполнил реальным содержанием, полагал, что христианские народы Балкан являлись для России истинными союзниками, с чьей помощью было возможно добиться ослабления Османской империи. И он отказывал Англии, Австро-Венгерской империи и даже Франции в праве вмешиваться в дела балканского региона. Союз с Пруссией и Австрией казался ему лишенным будущего. Он упорно отстаивал идею об особенной роли России в регионе. Ожидая, что Россия вот-вот перейдет в атаку, он усиливал давление на султана с целью добиться уступок, выгодных для христианского населения. Он предлагал — и султан, казалось, в какой-то момент был готов пойти на это предложение — введение широкой автономии христианских провинций, основанной на внутреннем самоуправлении, использовании христиан для поддержания порядка и снижение налогов. Впрочем, Абдулазиз не был враждебно настроен в отношении прямых переговоров с Россией, как полагал Игнатьев. Более всего он хотел избежать ситуации, когда каждая европейская держава начала бы тянуть его в свою сторону.
Милютин был на стороне Игнатьева и не уставал повторять, что только России под силу потушить разгоравшийся на Балканах пожар. Однако русский посол в Вене Новиков проводил линию, противоположную позиции Игнатьева. Как и Игнатьев, Новиков принадлежал к когорте блестящих дипломатов, добившихся высокого положения при Горчакове. Он приходился правнуком публицисту франкмасону Николаю Новикову, истинному основателю типографского дела в России, подвергшемуся гонениям со стороны Екатерины II. Его потомку идеи панславизма были чужды, он даже относился к ним враждебно. Близко сошедшись с Андраши, отстаивавшим свою программу действий на Балканах, Новиков, как и глава австрийского внешнеполитического ведомства, хотел, чтобы три императора посредством совместных действий вынудили султана пойти на уступки. Требования Андраши, поддержанные Новиковым, носили более умеренный характер по сравнению с предложениями Игнатьева и предполагали введение свободы вероисповедания, упорядочение отношений в аграрном секторе, создание комиссии из представителей мусульманской и христианской общин для наблюдения за исполнением предложенных нововведений. Программа не включала требования автономии и не предусматривала реальных гарантий для проведения в жизнь намеченных преобразований. Идея Андраши была проста: он надеялся, что, обращаясь с султаном учтиво, требуя от него меньших жертв, он заставит его отдать предпочтение австрийскому, а не русскому влиянию. Действительная разница между двумя проектами заключалась в том, что Игнатьев был на стороне христианских народов, стараясь максимально вывести их из-под юрисдикции султана, в то время как план Андраши, поддержанный Новиковым, в большей степени возлагал надежды на султана и предполагал, что его добрая воля обеспечит австрийцам преобладающее положение.