— Безнадёжность всей большевистской затеи не понимают сегодня разве что одни большевики, — вёл дальше гость. — Вот вы говорите о французах… В европейской истории пальма первенства принадлежит вам, не спорю. Я, конечно, имею в виду вас не как творца, но как толкователя оной истории. — Здесь перс засмеялся дробненько и почтительно. — Но согласитесь, почтеннейший Даниил Аркадьевич, французы и в революции выступали единой нацией, и в дни поражений совокупно несли ответственность за свои прегрешения. А что мы видим в Российской империи? Сто народов были соединены под единым скипетром державного владыки. Шутка ли — сто народов! И неужели господа большевики думают, что все они с одинаковым рвением приемлют их революцию?
— Но ведь большевики — интернационалисты.
— Вот видите, высокочтимый мой учитель, вы и попались, как говорят в России, на эту удочку. Если в горах начинается землетрясение, то даже безмолвные камни, оторвавшиеся от единой скалы, прокладывают себе разные пути к подножию. А люди — не камни. У людей свои законы, нравы, обычаи, религия, наконец. В дни великих потрясений и катастроф каждый народ думает о себе, о своём племени, о своём скарбе, о своей судьбе. — Перс высоко поднял указательный палец; рукав халата, собравшись в кольца, упал вниз и обнажил руку с крашенными хной ногтями, с золотыми часами на волосатом запястье. — Неужели большевики всерьёз думают, что народы, исповедующие ислам, воспримут марксистские идеи? Это даже не наивно, это совершенно глупо. Достаточно любому мулле сказать, что идеи сии противны аллаху, и весь мусульманский мир отринет от марксизма, а отринув, возьмёт в руки меч.
— Я не стану спорить с вами, уважаемый Абдурахман Салимович. В делах ислама я не встречал равного вам знатока. — Рябинин-старший поднялся из-за стола, прошёлся по комнате. Миша чувствовал, что спор занимает отца, а спорит отец не столько для того, чтобы отстоять истину, сколько для того, чтобы разрешить свои сомнения и утвердиться в истине. — Я готов подписаться под каждым вашим словом, но почему в таком случае на десятом месяце революции «длинное ухо» — так, кажется, именуют у вас азиатский беспроволочный телеграф? — не принесло в город ни единой вести о стычках русских с киргизами? Да и мы с вами, хоть в городе и постреливают, сидим за столом, пьём чай и не очень-то страшимся за судьбу друг друга.
Перс тонко улыбнулся и смежил чёрные длинные ресницы. Казалось, он уснул. В комнате стало совсем тихо. Только слышно было, как стучат часы на старинного дерева буфете да лают собаки. Наконец гость очнулся. Он передал Мише, взявшему на себя обязанности чайханщика, пустую пиалу, поправил очки на своём горбатом носу и заговорил тихо, вкрадчиво, обращаясь поочерёдно то к отцу, то к сыну: