— Фамилия? — спросил усталый голос.
— Арачаев.
— Имя?
— Цанка.
— Как зовут отца?
— Алдум.
— Какого года рождения?
— 1905.
— Откуда?
— Дуц-хоте.
Сбоку к Цанке подошел коренастый усатый мужчина-чеченец. Он взял Цанка за локоть.
— Так ты племянник Баки-Хаджи? — спросил он.
Цанка молча мотнул головой.
— Передай ему привет от Истамулова Шиты. Запомнишь?
Юноша снова мотнул головой.
Арачаева сразу освободили. Когда он уходил, его задержал односельчанин — аварец Абаев Нуцулхан.
— По дороге не иди. Везде разъезды и посты, — прошептал он на ухо, — а то к военным или чекистам попадешь — они не церемонятся.
С трудом преодолевая горные подъемы и спуски, остаток дня и часть ночи Цанка бежал прочь домой, от страшной неволи. Тогда он не знал, что это все игры — репетиции Советской власти с народом, что чуть позже аппетиты разрастутся, а способы и методы уничтожения людей станут более изощренными, массовыми, циничными и что он, Цанка, все это в полной мере должен будет пережить, перетерпеть и забыть, чтобы не стать зверем.
Где-то за полночь, когда он миновал Махкеты, очутился на ровной, открытой опушке. Потеряв последние силы, Цанка упал лицом вниз в высокую, мягкую, душистую траву и забылся в глубоком сне.
Утренние яркие лучи летнего солнца на заре ласкали его лицо — просили просыпаться. Он не хотел. Не раскрывая глаз, перевернулся на другую сторону, подставив солнцу свою тощую длинную спину, и вновь заснул. Ему снился сон, будто мать, как в детстве, купает его в теплой воде и говорит нежно: «Мой милый Цанкочка, расти большим и здоровым, живи много-много лет, будь счастлив!» Она целовала его, хлопала по животику, попке, а рядом стояла Кесирт, улыбалась всем лицом, что-то весело ему шептала. Потом наклонилась к лицу, на ухо что-то промычала, тяжело дышала…
Цанка очнулся, глаз не раскрывал, боялся. Рядом, сопя, действительно что-то тяжело дышало. Он еще мгновение лежал, застывши в одной позе. Сознание пробудилось, учащенно забилось сердце. Не вытерпев, он, наконец, раскрыл глаза и моментально вскочил: рядом, за его спиной, глядя на него тупыми глазами, лежала в высокой траве сытая корова. Чуть поодаль стоял годовалый теленок.
— Фу, дура — скотина, — облегченно выдохнул Цанка.
Как бы отвечая на его слова, корова тяжело встала, слегка промычала. «Видимо, в тот день, когда разгоняли базар, приблудилась», — подумал он, осматривая животное.
А скотина была добротная, породистая, с большим выменем, из которого капельками сочилось молоко. Теленок неуклюже подошел к корове, хотел пососать. Она понюхала его и боднула злобно головой, отгоняя неродное дитя.