— Дура ты, Кесирт, и твоя Бикажу дура, да благословит Бог всех умерших и твою Бикажу, если хочет, — говорил недовольно Цанка, — поехали, некогда нам, солнце уже опускается.
Долго ехали молча, думали каждый о своем. Вдруг неожиданно Цанка обернулся и сказал:
— Кесирт, выходи за меня замуж.
Он ожидал от нее смеха и издевательств, однако она, напротив, еще больше погрустнела.
— Эх, Цанка, Цанка. Мог бы ты стать моим мужем, и не предлагал бы. Да кто это дело позволит? Я старше тебя на пять-шесть лет, дважды была замужем, к тому же незаконнорожденная.
— Замолчи, хватит, — перебил ее Цанка, в гневе стегнув коня.
Снова долго молчали. Проехали Герменчук, до Шали осталось рукой подать.
— Кесирт, давай поженимся. Я люблю тебя, ты мне нужна, — вдруг не выдержав выпалил Цанка, полностью обернувшись лицом к девушке.
— Ты что думаешь, что мне не за кого замуж выйти? — уже с усмешкой в голосе отвечала Кесирт. — Есть и молодые, и богатые, и достойные. Просто я повторяю — больше замуж не пойду. Не люблю я никого, и любить больше никого не буду.
— Так что ты хочешь сказать, что я не достойный?
— О тебе речи вообще быть не может. Мы с тобой как брат и сестра, или по крайней мере как хорошие друзья.
— Не хочу я быть твоим братом, и тем более другом, я хочу быть твоим мужем.
— Слушай, Цанка, ты еще молод говорить такие вещи. Перестань, дорогой, — с усмешкой отвечала Кесирт, а чуть погодя продолжила: — Сядь нормально, кругом люди смотрят, а меня здесь все знают.
* * *
— Делай что хочешь, — пряча предательские глаза, бурчал Цанка.
— Ладно, поехали, — чуть подремав, ответила Кесирт, — только смотри без глупостей, уж больно озабочен ты. Не в ту женщину влюбился… Ну, это скоро пройдет.
Нескончаемо длинным казалось Цанке село Шали. Погоняя беспрестанно старого коня, не оборачивался, слова не проронил. Кесирт понимала чувства молодого человека, в душе смеялась и чувствовала, что не так как надо она поступает и не так как надо думает. Что-то двигало их в одном русле, влекомое страстью, желанием, но не праздным любопытством и похотью. Оба понимали это, хотели верить только в это, только в высокое, духовное, чисто нравственное. Хотя в основе была простая человеческая потребность, физиологическая необходимость, влечение. Однако они хотели называть это по-другому, и думать об этом не смели, боясь, что попутчик догадается о низменных мыслях и думали что это — позор. Так их воспитали. Может, это и правильно…
Солнце медленно спускалось к закату, когда путники выехали из Шали. Здесь на границе этого большого села — сердца Чечни — кончается плодородная Чеченская равнина и начинается горная Чечня с ее черными, альпийскими и ледниковыми хребтами. Меж двух поросших густым буковым лесом гор въехали в ущелье реки Басс. Еще долго ехали по каменистой, наклонной дороге. Затем Цанка резко повернул влево и телега провалилась в еле заметной, поросшей колее. Многочисленные ветки били молодых по лицу. Кесирт ругалась, Цанка весело смеялся. Через метров десять-пятнадцать колеса телеги застучали по неровному булыжнику, мир вновь озарился, и они оказались в широкой, живописной долине горной реки.