Но Луцию Нумицию было не до них. Запустив руку в только что расчесанные локоны, он поднял за волосы голову дочери.
– Ты хоть знаешь, что тебя ждет? – прошипел «любящий» отец, брызгая слюной. – Надеюсь, ты не забыла про эдикт божественного Клавдия, не так давно подтвержденный Веспасианом, гласящий, что отдавшаяся чужому рабу римлянка сама становится рабыней?
– Знаю, и что?
– Луция, – прохрипел Виктор, выгнувшись от нестерпимой боли, потому что держащий его раб слишком сильно заломил руку, – не спорь с отцом. Он убьет тебя…
Но девушка даже не взглянула на своего недавнего возлюбленного. Спустив ноги с постели и не обращая внимания на присутствие слуг, она потянулась за одеждой.
– Я готова заплатить за мой поступок любую цену, которую вы назначите… сенатор.
– Пусть будет так! Недостойного я скормлю львам, а тебя продам на форуме! Или, может, тебя отправить к любимым гладиаторам? Говорят, в «Звериной школе» ищут венатрисс, которые будут участвовать в открытии Амфитеатра Флавиев. Предоставляю тебе выбор!
Кто упрекнет, что она чуть помедлила с ответом? Но, подавив мгновенный приступ страха, гордая римлянка раздельно проговорила, глядя не на отца, задавшего вопрос, а на теперь уже бывшего любовника:
– Если у меня есть выбор…
– О да! Огромный: рынок, лупанарий или арена! Не хочу ограничивать тебе свободу, – криво усмехнулся отец.
– …то я выбираю школу венаторов.
Это было как признание в любви тому, кого сенатор собирался кинуть на растерзание хищникам. Виктор это понял и, подняв лицо, на котором от боли выступили капельки пота, вымученно улыбнулся девушке.
– Ты сама решила свою судьбу. Я отрекаюсь от тебя. У меня больше нет дочери! Даю тебе два часа на сборы, а потом Фабиан отвезет тебя… нет, отведет тебя к вонючим варварам.
Он резко развернулся и махнул рукой охране, чтобы та вывела пойманного с поличным чужого раба. Проходя мимо распростертой на полу служанки, сенатор указал на нее начальнику охраны, который, схватив несчастную за волосы, поволок за собой по мраморным плитам пола.
Только когда ушли все, за исключением двух стражей, по приказу сенатора вставших за закрытыми дверями ее комнаты, Луция позволила себе несколько минут слабости. Упав на постель, еще хранившую тепло тела ее возлюбленного, она залилась слезами, где неподдельное горе мешалось с бессильной яростью, оскорбленным самолюбием и горькими сожалениями.
Сенатор сдержал свое слово. Спустя пару часов Луция уже брела за отцовским управляющим по булыжной мостовой под удивленные взгляды прохожих, ибо не было в Риме человека, не знавшего первую красавицу Империи. Слухи о ее грехопадении уже начали расходиться по городу, и слышавшие о наказании кто с сочувствием, кто со злорадством смотрели ей вслед.