Тот призывно махнул рукой, и в ворота, чеканя шаг, вошла группа вооруженных до зубов людей, плотным кольцом обступившая едва плетущегося человека, при виде которого Луция зажмурилась и в бессильном гневе сжала кулаки.
– Это он? – едва шевеля губами, спросила Свами, делая вид, что полностью поглощена разворачивающимся действом.
Патрицианка кивнула, стараясь справиться с дрожью, бившей ее тело то ли от холода, то ли от страха перед неизбежным.
Прищурив потемневшие глаза, Ахилла всмотрелась в бредущего к дальнему концу двора мужчину, лицо которого превратилось в сине-бордовую маску. Спотыкавшийся на каждом шагу гладиатор, невзирая на боль от побоев и пронизывающий ветер, старался идти, высоко держа голову, вызывая у немых зрителей восхищение своим мужеством. У кромки поля его уже ждали люди, расступившиеся при приближении конвоя, и тогда все увидели то, что скрывалось за их спинами – лежащий на земле столб с перекладиной, ждущий свою жертву.
Печальная процессия подошла к месту казни. Вперед вышел представитель римского магистрата и, громко крича что-то невнятное, зачитал обвинительное заключение, из которого девушки, стоящие на другом конце довольно обширного двора, улавливали только отдельные слова, но, после речи Федрины, все и так было ясно.
– Не смотри туда, – встревоженно попросила Свами Луцию, ставшую белее тоги своего отца. – Не смотри, пожалуйста!
Но девушка не думала отворачиваться. Наоборот, она до боли в глазах всматривалась в подготовку к казни того, чье биение сердца совсем недавно слышала по ночам. Вот стоящий за спиной осужденного конвоир толкнул едва держащегося на ногах Виктора, и тот упал на колени. Привычные к подобным расправам стражники развязали ему руки, повалили на спину и, сгрудившись вокруг лежащего человека, принялись за свое ужасное дело.
В полнейшей тишине, Луция вслушивалась в каждый стон, доносившийся из дальнего угла двора, где распинали ее мужчину. Если бы ее спросили, любила ли она его, патрицианка расхохоталась над абсурдностью вопроса. На эту авантюру девушку толкнуло самолюбие, любопытство, жажда уязвить Присциллу, пытавшуюся заполучить желанную добычу, но никак не любовь. Почему же тогда в ее груди клокотали бешенство и жажда мести?
– Я его убью, – хрипло пробормотала она в пространство, сжав кулаки.
– Кого? Сенатора? Федрину?
– Я его убью, – повторила римлянка, вонзая ногти в ладони так, что выступила кровь. – Сначала ее, а потом его.
Столб с обреченным на мучительную смерть Виктором взмыл вверх, и муравьи, суетившиеся под ногами распятого, занялись его укреплением. Никто не проронил ни звука, только казненный вдруг открыл затуманенные болью глаза и, собрав последние силы, крикнул: