От этого Цанаев очень подавлен. А Аврора, хотя и пыталась быть торжественной, тоже чувствовала некую неловкость, скованность, смущенно поздоровалась.
Однако расписано все. Аврора проводила его в какой-то салон, а Цанаев даже таких слов, как визажист, стилист и прочее, не знает, да через час-полтора, когда они заходили в ресторан, в огромном стенном зеркале он восхитился грацией Авроры, а мужчину рядом даже не признал — в новом, строгом костюме, лакированные туфли — настоящий профессор!
Были приглашенные Авророй коллеги по науке, знакомые, были еще цветы, были тосты, правда, спиртного не было, да это не сказалось на приподнятом настроении присутствующих, потому что, как кульминация события, в зал на тележке завезли огромный торт со свечами и в этот же момент, словно в раю, зазвучала какая-то очень нежная, приятная мелодия на восточный манер, где сказочная гармония шепота горного, хрустального родника; беззаботное, радостное, весеннее пение птиц; чистый, ясный, задорный детский смех и что-то еще волшебное, завораживающее. И вместе с этим, в такт, ласковый перелив света и в этих лучах, точно на опушке девственного леса, беззаботно запорхали большие, красочные — всех цветов, даже черного и искряще белого и фиолетового с крапинкой — бабочки: такие легкие, игривые, добрые, нежные, доверчиво-преданные. И почему-то не одна, а несколько разноцветных бабочек опустились на плечи и голову Авроры. А одна, совсем маленькая, очень милая, села прямо на кисть жениха, и Цанаев был удивлен: если бы он не видел ее, то веса бабочки не ощутил бы, а так, ему показалась, что она своими лапками слегка щекочет, словно окрыляет, возбуждает, и от редких взмахов ее крылышек он сам хочет вспорхнуть…
— А что будет с бабочками? — когда уже покидали ресторан, спросил Цанаев у Авроры.
— Их выловят, вновь в коробочки, как в могилу, и до нового торжества, если кто-нибудь купит, то есть закажет.
— Ужас, — выдохнул Цанаев.
— Да, — поддержала Аврора, — попорхали бабочки в рампах славы — и в темень. Как день — ночь, ночь — день. Такова жизнь, — и поэтому должна была наступить ночь.
Они уже были в небольшой уютной квартире, которую Аврора сняла недавно к их совместной жизни. И Цанаев, как жених, должен был проявить инициа-тиву, но у него даже руки онемели, холодные. Да Аврора спасла:
— Гал Аладович, сегодня такая нагрузка. Вы устали. Ложитесь спать.
А кровать большая, одна, и он как-то с краюшку прилег, видать, точно, сильно устал, крепко заснул.
* * *
Если бы кто-нибудь Цанаеву сказал, что после шестидесяти, после такой операции на сердце он будет себя чувствовать даже лучше, чем в тридцать, он бы это посчитал как утешение пенсионеру. Но было почти так, и даже гораздо лучше. Наверное, от того, что он, пожалуй, впервые в жизни или, точнее, наконец-то почувствовал себя мужчиной, настоящим мужчиной, мужчиной во всех отношениях. И он, конечно же, понимал, что это все — заслуга Авроры, ее внимание и любовь. Однако она сама все категорически отвергала и всеми способами всегда утверждала и возносила его мужское достоинство, его верховенство, его силу, знание, опыт и ум.