Гал Аладович сам это прекрасно понимал. Оказывается, как прекрасно жить, когда ничего не болит, когда ты не думаешь о дыхании, а просто свободно и глубоко дышишь, как будто заново родился на свет, и даже зрение улучшилось — словно прозрел, и мир стал совсем иным — светлым, спокойным, радостным. И все чувства обострены, в том числе и обоняние, и он уже издалека ощущает ее приближение — так она пахнет, цветет, источает аромат жизни, и сама она теперь светлая, умиротворенная и не может скрыть своей радости.
А врач продолжает:
— Тяжести не поднимать. Вредные привычки забыть. Острое, жареное и соленое не потреблять. А в целом, вы нормальный, трудоспособный мужчина. Единственно, мы рекомендуем, как реабилитацию, после операции, пару недель провести в нашем профилактории. Но это на ваше усмотрение.
— Да, уже договорились, — вместо Цанаева отвечает Аврора. — Огромное спасибо, профессор. Мы прямо сейчас уезжаем.
Всем руководила Аврора. Дорога до профилактории неблизкая, и таксист предложил, да и сам Цанаев хотел, сесть на заднее сидение рядом с ней, но Аврора безапелляционно порекомендовала Цанаеву сесть впереди.
И в профилактории никаких вольностей. Аврора даже не вошла в его номер.
— Здесь все, что необходимо, есть. Питание отличное.
— Мы даже не посидим, не поговорим? — удивился Цанаев.
— Вам надо отдохнуть, набраться сил, — деловито отвечала она. — А мне на работу. На том же такси поеду. Я вечером наберу… А вы домой позвоните.
Домой, в Москву, Цанаев принципиально не звонил, хотя очень хотелось услышать детей.
А тут жена сама позвонила:
— Тебе, серьезно, сделали операцию? На сердце?.. Я думала, ты выпил, шутишь. Как ты?
— Как в той байке. Тот же Цанаев Гал, только гораздо здоровее, спокойно дышу.
— Ну, слава Богу. Мы так волновались… А кто оплатил?
— Понятно кто. Аврора.
Долгая пауза. Цанаев слышит, как жена тяжело дышит, а затем вердикт:
— Все-таки купила мужика.
— Я не мужик, — возмутился супруг. — Я профессор Цанаев! И никто меня не купит и не продаст, — закричал он.
Однако последние слова, как он понял, уже произносились в отключенный аппарат. Это его еще более рассердило, и он быстро набрал Москву. Казалось, что там все невозмутимо, по крайней мере, голос более чем спокойный:
— Алло, я слушаю вас.
— Не смей бросать трубку, когда я говорю.
— Мобильный не бросают, просто отключают, — так она и поступила, а Цанаев еще не раз пытался ее набрать — идет сброс.
Он так занервничал, разозлился, что руки стали дрожать, ему стало плохо, и возникло одно желание, как спасение — покурить, выпить, точнее, напиться, чтобы забыть все. Но у него в кармане лишь загранпаспорт и немного российских рублей, коих даже на дорогу обратно в Москву не хватит.