Одна из женщин с криком выскочила за дверь. Между тем в сарае Баниха занялась, наконец, родильницей.
— Принесли бы воды, которая-нибудь. Ройчиха, у вас топится, вода есть?
— Сейчас принесу.
— Тряпки бы нужны… Да ну, убирайтесь-ка, бабы, а то вы только мешаете мне!
Они вышли из сарая. Одна за другой лениво двинулись по домам искать тряпки.
Воробьи ворошились в соломе стрехи. Скрипела едва державшаяся на изъеденных ржавчиной петлях уцелевшая половинка дверей.
— Мальчик, — сказала Баниха и выпрямилась над Анной, лежащей на соломе.
Та шевельнула прозрачными пальцами, не в силах произнести ни слова. Ей было безразлично — мальчик, не мальчик. Единственно важно было то, что уже не надо идти по ужасающей дороге, что можно лежать — спокойно лежать без рвущей боли, чувствовать, как стекают по ногам теплые струйки крови, и пить воду из жестяной кружки, которую ей подавала эта чужая женщина. Ее охватывала непреодолимая сонливость. Где-то там, за стенами сарая, видимо, смеркалось, потому что в сарае становилось все темнее. Запищал ребенок, она не шевельнулась. Ей не было дела ни до чего на свете. Она лежала на спине и сквозь дыру в соломе заметила слабый, трепетный блеск — звезду. Улыбнулась этой далекой звезде бледной улыбкой. Зашуршала солома, — Баниха рассматривала ребенка.
— Хорошенький мальчик, можно сказать…
Анна не слышала. Баниха сердито пнула ногой край плахты.
«И везет же таким! Мальчонка хоть куда!»
Воробьи утихли. Видимо, у них были гнезда где-то в соломенной кровле, — временами было слышно, как они там шевелятся. Светлая ночь заглядывала в отверстие выломанных дверей. К сараю снова начали сходиться женщины. Они остановились группкой у входа.
— Слыханное ли дело, на дороге!
— И куда только прет этакая, раз знает, к чему дело идет!
— Может, просчиталась…
— Как раз! Просчиталась. Ребенок доношенный?
— Доношенный, доношенный. Мальчик, как картинка! — похвасталась Баниха.
Тощая Игнатиха поморщилась.
— Байстрючонок…
— А может, и нет?
— Ну да! Кабы нет, то она бы дома сидела, а не таскалась по дорогам!
На улице послышались шаги.
— Старостиха несется!
Они неохотно расступились, неприязненно глядя на подошедшую молодую женщину.
— Я у матери в Росохах, а тут мне говорят… Где же она?
— А вон лежит…
— Люди, как же это так? В сарае? Совести у вас нет, что ли?
— А что, в избу нам ее брать? — огрызнулась было Игнатиха.
Но злость в них уже утихла.
— Принести ей чуточку молока, что ли? — вслух соображала Плыцина.
— Так вы ее до сих пор, как собаку, тут держали? — всплеснула руками старостиха и, шурша юбками, вошла в сарай.