Замелькали узкие крестьянские полоски, темно-зеленые квадратики картофельных полей, реденькое скудное просо.
— Вот и Грушков. Теперь станция близко.
— Картошка хороша.
— Э, господин учитель, одна ботва! Внизу-то только одна пыль, вот ничего и не выросло. Народ утешается, на ботву глядя, что, мол, хороша картошка, а заглянуть в борозду всякий боится. У нас после пожара бабы стали искать картошку по огородам — дескать, печеную выкопаем. Да куда там! Вроде как орешки, а то и совсем ничего. А тут, в Грушкове, еще хуже, чем по другим деревням.
— Земля хуже?
— Э, земля как земля, дрянная, как всюду… А только с лета начали здесь обмер проводить. Как начал землемер мерить да мерить, так до самой зимы и мерил. Никто озимых и не посеял, потому, как ты станешь сеять, когда не знаешь, твой участок или не твой? При такой жаре озимые-то еще кое-как держатся. А тут озимых и не было, а яровые сожгло. И что теперь? Погоняй, Франек, погоняй, потому ехать еще не мало, а по солнцу что-то мне сдается, что уж поздно.
Однако на станции пришлось подождать. Поезд был почти пуст.
— Сейчас еще никто не едет, потому рано. А иной раз такая давка бывает, страсть, особенно когда эти экскурсии из Беловежской пущи едут. Глядите, вон винокуренный завод видать…
— Остшеньский?
— А чей же еще? Тут все кругом остшеньские угодья. И по ту сторону железнодорожного полотна тоже. Вон, какой лес хороший!
Винцент смотрел в окно. Мимо проплывали зеленая земля, дремучие, темные леса, широкие бескрайные луга, и опять и опять поля, лиловые, уже запаханные и заборонованные по недавней стерне.
— А это что?
— Тоже остшеньские земли. Это Гловачев, там у них лесопилка и большущие коровники.
Винцент смотрел. Поезд грохотал по рельсам, пыхтел и мчался вперед и все никак не мог выехать из владений Остшеньских. Земля графа Остшеньского проплывала мимо окон сумраком лесов, зеленью лугов, огромными просторами обработанных полей. Вздымалась на пригорках серыми конусами ветряных мельниц, дымила в небо трубами винокурен, а среди нее узкими полосками задыхались деревни, словно мелкие островки в необозримом море. И все дальше, дальше, куда ни глянь, по обе стороны полотна тянулись владения Остшеньского. И в глазах Винцента эти поля, луга и леса смешались с жалкими полосками калинских крестьян, с болотистыми участками над Бугом, с изъеденными цынгой деснами Либерачихи, с вздувшимися от картошки животами калиновских детей. И зелень, золото и лазурь померкли в мучительном, почти физическом страдании. Он с облегчением вздохнул, когда Роман, наконец, заметил.