Прораб бросил на нас торопливый взгляд, мельком, вряд ли даже разглядев.
— Только двоих? — спросил он. Костя сделал вид, что обиделся.
— Нас мало. Но мы… — Костя помолчал, — в тельняшках…
Левитин только теперь внимательно посмотрел на него.
Улыбнулся — принял шутку. Кажется, даже с той Колей серьезности, от которой не собирался отказаться Костя. Взял из его рук наши направления. И только теперь по-настоящему взглянул на меня.
— Вы — Серова? — спросил он, улыбаясь. — Это нашего Серова, Бориса Петровича?
Костя ответил первым:
— Немножко — его. Немножко — своя, — Косте, видно, очень хотелось добавить: «Немножко — моя». Не для хвастовства — этого у Кости нет. Для страховки. (Его все еще удивлял возраст прораба). Но только посмотрел на меня. Вздохнул. И подытожил: — Всего понемножку.
— А вы — человек, которому везет? — спросила я. «Человек, которому везет», — я только теперь вспомнила, что так о Левитине говорит Бутько.
Левитин никогда в своей жизни не терял, как мы с Костей, года. Сразу после десятилетки он пошел в институт, — наверно, с медалью. Сразу после института стал работать на большой стройке. Сразу стал прорабом. Пять лет работал и «все в рост» — это тоже слова Бутько. Кажется, мои слова очень понравились Левитину.
— А может быть, человек, который сам везет? — спросил он в тон, смеясь.
И вот только тут я впервые поняла, кто такой наш прораб. Знаете, человека дельного, по горло занятого работой и не теряющегося от этой занятости, сразу видно. Только вот губы — не столько широкие, сколько припухлые, какого-то расплывчатого рисунка, — нарушали общее выражение мужественности, характера в лице. Как будто художник очень тщательно нарисовал все: нос, энергичные чистые линии лба, носа, подбородка, пристальный, умный взгляд серых глаз, осветил все лицо светлым тоном волос. А потом у него не хватило времени. Он кое-как мазнул губы и ушел.
Теперь же, когда прораб засмеялся (а улыбка у него была очень хорошая: открытая, неспешная) и сказал эти слова, я все поняла. Ну, конечно же: человек, который сам везет и которому поэтому везет. И рукава так засучены совсем не от какой-то нарочитой небрежности, а потому, что он, вообще, привык жить и работать, засучив рукава, словом, везти.
Слов нет, мы не были ровесниками. Левитину было лет двадцать семь. Но старшего прораба и не разделяла с нами та возрастная пропасть, как с отцом. Левитин, по-моему, тоже был рад нам, во всяком случае, в лице его не было того безразличия, с которым он спросил: «Только двое?» Словно его интересовала только количественная сторона вопроса и было все равно, кого именно прислали.