Вот и получилось, что, хотя на Костю не стучали кулаками и не повышали голоса, единственным наказанным оказался Костя.
Никто, кроме нас, из бригады ничего не знал о Губареве. А вот о Косте знали все и всюду. Знали, что он уже поплатился и еще поплатится.
Губарев с неделю работал, припугнутый хмурым взглядом Туровского. Но через неделю все пошло, как шло прежде, — пошло на глазах Туровского и Виктора.
Я с Виктором еще не доспорила об этом. Но доспорю…
Крановщик поставил стрелку крана горизонтально, и ее железные линии легли так, как будто в воздухе проложили в два ряда железнодорожные рельсы. Костя шел по этим «рельсам» к концу стрелы с красным вымпелом: наша бригада опять была первой на участке. На конце стрелы, не торопясь, бравируя, стал закреплять вымпел.
Я следила за ним снизу: опасно.
Костя распрямился и стал оглядывать сверху раскинувшуюся на несколько кварталов по обе стороны дороги стройку. Потом внизу увидел меня.
— Женя-я! — крикнул он и замахал мне рукой.
У меня словно уши заложило чем-то плотным. Я слушала и… не слышала, не верила, что слышу. Полгода молчал, обходил стороной, хмурился. И вот, пожалуйста, увидел сверху, кричит и машет рукой, как будто бы ничего не было и нет: ни этих полгода, ни Виктора, ни чего. Все как было.
Сердце сжалось и качнулось на теплой волне.
Я никогда не думала, что так обрадуюсь, когда Костя заговорит со мной.
— Сумасшедший-ий! Слезай! Опасно же, — крикнула я.
Костя засмеялся. Качнул головой. И я услышала восхищенные слова:
— Красотища тут: работы — с ручками! Про-остор!
У меня опять дрогнуло сердце. Я легко представила себе, что было видно Косте с высоты: огромная, широко раскинувшаяся стройка, жила, дышала, двигалась. Людей видно очень мало. Лишь мозгом в квадратных головах башенных кранов, клеточкой в теле самосвала, живым нервом во всем этом многоголосом шуме, скрипе, позванивании, дробном стуке виднеется человек, — то один, то по двое, то по трое. Я люблю красоту картинных галерей. Но в последнее время не музейная, а вот такая красота: «Работы с ручками! Про-остор!» — стала как-то очень крепко трогать меня.
Наконец, Костя слез.
Мы присели на край деревянного поддона.
— Женя, — спросил Костя, — как, по-твоему, чем пахнет у нас на участке?
Я потянула в себя воздух. Оказывается, за эти пол года Костя вытянулся еще больше. И теперь на уровне его плеча уже не мой нос, а мои глаза.
— Цементом, — попыталась догадаться я.
— Еще? — спросил Костя.
— Алебастром.
— Еще?…
Я посмотрела на него, смеясь:
— Ну, раствором, что ли?…
— Липой, Женя, липой пахнет! — Костя перестал улыбаться. И посмотрел на красный, потрепавшийся от времени кусок материи на недостроенном доме. — Видишь: «Участок, борющийся за звание участка коммунистического труда». Все — липа!