Севастопольская девчонка (Фролова) - страница 65
Город, мой новый город, красивый, как красив бело-голубой прибой…
Мне показалось, что Губарев и Виктор о чем-то сговорились. Без слов. Потому что они понимали друг друга лучше, чем я их. Губареву было важно только, что бы я не пошла. И как только выяснилось, что не иду, он сразу обо мне забыл. Виктор понял Губарева, и так же хорошо, как делал все, обманул меня.
ВОДКА — ПРОДУКТ ЦИВИЛИЗАЦИИ
За растворомешалкой и известковым бункером Абрамов, один-одинешенек во всем дворе раскалывал киркой битум. Все еще только шли в раздевалки.
— Деву-ушки-и! Сюда! Сюда! — закричал он, завидев нас с Аней Брянцевой. Абрамов сам невысокого роста, не столько сухощавый, сколько какой-то засохший. Лицо у него протемневшее, а скулы и лоб поблескивают, как полированные поверхности. Все знают, что Абрамов пьет, много пьет, с самой войны. В дни обороны он вывозил из города убитых. Он был одним из самых-самых первых шоферов в Севастополе. Я знаю: в дни, когда отец разговаривает с Абрамовым, у отца всегда бывает дурное настроение. По-моему, в такие дни отец и дома, и на участке чувствует себя так, как будто окоп, в который он вошел когда-то на фронте, еще не пройден им до конца.
Раз отец с большим трудом добился от начальника автобазы согласия принять Абрамова шофером. Отец тогда в течение месяца чуть ли не каждый день ездил на автобазу. Но Абрамов сам отказался от машины.
— Боюсь, — сказал он отцу. — За людей боюсь.
И вот теперь Абрамов стоял и звал нас с Аней Брянцевой.
Легкость движений и легкость языка к Абрамову всегда приходят в один момент: после первой стопки. Я сразу стала и спокойнее и злее: по поводу привычного мы не расстраиваемся. В самой привычности есть успокоение. Значит, Абрамова вчера просто отволокли домой пьяного. Из-за него Виктор должен был из театра, среди ночи, идти на участок и возиться с ним, ничего не соображающим… Черт знает что!
— Что? Руководить не желаете? — дивился Абрамов. — Ну, так вот вам кирку в руки…
— Нет, дядь Вань, — засмеялась Аня. — Кирку тебе. А мы пойдем по сто грамм выпьем.
Дядя Ваня поднял кирку, как Нептун трезубец, ограждая монопольное право мужчин на эти «сто грамм». Из кармана выглянуло горлышко «маленькой».
Он еще держал кирку поднятой, когда бутылка была у меня в руке.
— Дядя Ваня! Ведь вы же на работе! — сказала я так, как будто в самом деле в первый раз в жизни увидела у него на работе водку.
— Ана-афема! Ана-афема! Ана-афема! — протодьяконским басом запела Аня.
Звенящий фонтанчик прозрачных стеклянных брызг вскипел на камне. И звон разбитой бутылки тревожным звоном корабельного колокола отдался по всему нашему участку. Во всяком случае, из всех недоделанных еще окон повысовывались мужские головы, а на крыше в гвардейском порядке выстроилась бригада Рябова.