Отойти мне удалось недалеко — ноги подогнулись, и я упала. Полежала какое-то время, потом заставила себя встать и снова сделала несколько шагов. Так, падая и поднимаясь, я добрела до деревьев, свалилась в их тени и там уже осталась надолго. Я понимала, что, пока так валяюсь, могу потерять и собственную жизнь, и тех, кто мне дорог, — маму, преподобного, друзей, — но из моих ног словно все кости вымыло, а голову как будто набило речной грязью. Ни шелохнуться, ни думать я не могла.
Наверное, я долго так пролежала — солнце припекало все жарче, и я отключилась. Разбудили меня белки — собрались у меня над головой и давай болтать, словно сплетницы-соседки. Я очнулась и сразу поняла, что отключалась надолго. Села, огляделась. С того места, где меня свалило, видна была река, но ни мамы, ни ребят я не увидела.
Прошло примерно столько времени, сколько требуется ребенку, чтобы появиться на свет и научиться ходить, прежде чем я сумела подняться на ноги и спуститься к береговой линии на разведку. Шла я медленно, да еще и страшилась того, что мне предстоит там увидеть. И правильно страшилась: меня поджидало такое зрелище, от которого сердце свинцовым грузилом пошло ко дну.
Преподобный.
По ту сторону от скал и водопада река угомонилась. Она слегка отклонялась вправо — там между крупными валунами оставалась расселина, и вода проходила сквозь нее, а между этими камнями как раз и повис преподобный, вошел плотно, как пробка в бутылку. Длинный кусок дерева откололся от плота и проткнул ему живот. Я кое-как подобралась к кромке воды, перелезла через два-три голыша, потом пустилась вплавь к той заводи, куда отнесло преподобного. На этот раз плыть было нетрудно: без дождя река текла намного медленнее. Потом я снова перебиралась с камня на камень, пока не добралась до тех валунов.
Ответа пришлось дожидаться какое-то время, но наконец Джой сказал:
— Ныне меня призывают домой.
— Похоже, вы еще тут, с нами, — возразила я, надеясь приободрить его, но что толку? Осколок, впившийся ему в живот, вышел через поясницу, кровь все еще тонкой струйкой бежала по деревяшке, которая так плотно вошла в тело, что казалось — вынь этот кол, и преподобный развалится надвое.
Я поискала путь, чтобы перебраться с этого валуна на другой, пониже, и заглянуть преподобному в лицо. Лучше бы не заглядывала: он был весь белый, а губы почти черные, изо рта и носа тоже шла кровь. Он завел глаза, чтобы разглядеть меня, — головы уже не поднять, — и прошептал:
— Ты — ангел.
Совсем плох, подумала я и по своему упрямству возразила: