Старуха сморщилась, прикрыла глаза, откинулась на спинку кресла и пустилась раскачиваться яростно, изо всех сил.
Мы сходили к колодцу и принесли воды для уборки. Весь пол был залит кровью, сами мы тоже уляпались. Часть воды мама согрела и постирала нашу одежду, а мы дожидались, завернувшись в старухины одеяла. Мама и старухе помогла переодеться, обтерла ее, удалившись для этого приличия ради в спальню. Мы отмыли пол, а пропитанный кровью половик, на котором прошла операция, свернули и задвинули в дальний угол комнаты.
Нашлось немного виски — мы полили им культю, чтобы не попала никакая зараза. У старухи имелся и аспирин, мы скормили Терри пару таблеток. Он еще не очухался, по-моему, и таблетки жевал и запивал их, сам того не сознавая. Мама переодела его в постиранную и высушенную одежду, и мы отнесли его в спальню, уложили в постель, подоткнув под спину подушки, и накрыли тонким одеялом.
Я вернулась в большую комнату, прихватив с собой тряпку, подобрала валявшуюся на полу руку, засунула ее в ящик с инструментами и захлопнула крышку. Ящик я поставила на каминную полку. Просто не знала, куда еще его девать.
Зашла в спальню, поглядела, как там Терри, посидела какое-то время рядом с ним на стуле, потом меня сменила Джинкс.
В зале старуха все так же сидела в качалке. Мама положила в кресло несколько подушек, укутала ей ноги одеялом, в общем, постаралась устроить поуютнее. Она переодела старуху в чистое, но на голове у нее торчал все тот же дурацкий чепец с красными пятнами там, куда брызнула кровь, когда она отрезала Терри руку. Старуха качалась в кресле и пристально смотрела на огонь в очаге.
В одном из закопченных котлов мама сварила зелень, собранную возле дома. Она отыскала бутылку уксуса, немного соли и перца и приправила, как могла, свое варево.
Пока готовилась еда, наступила совсем уже темная ночь. Я сходила проверить, надежно ли заперта дверь. На окнах были ставни — дверцами изнутри. Я закрыла их все до единого и задвинула задвижки.
— На парочке окон есть занавески, — напомнила мне хозяйка. — Можно задернуть занавески, а ставни оставить открытыми. Будет прохладнее.
Я не удостоила ее ответом. Прохладнее — это хорошо, но надо было принять меры на случай появления Скунса. Ненадолго я позволила себе позабыть о нем, но теперь он вновь стал главной моей тревогой.
Я отнесла Джинкс в спальню миску с зеленью и вернулась за своей порцией. Я сидела на полу рядом с мамой и старухой, которая поглощала своим беззубым ртом вареную траву с таким шумом, что свинья бы в смущении удалилась из этой комнаты. Но нам с мамой деваться было некуда, приходилось терпеть. Сидели и ели молча, и нам даже нравилась эта пища — впрочем, мы бы что угодно съели, только бы зубы не обломать.