Во дворе меня напугала одна из свободно бродящих свиней — вышла из-за угла и захрюкала на меня. Может, рассчитывала на угощение, яблочко например. Здоровая черно-белая зверюга. Я хотела было погладить ее по голове, но передумала и отдернула руку: осенью свинью зарежут и съедят, а мне всегда бывает неловко дружиться с теми, кого я рассчитываю увидеть на тарелке с картошкой и листовым салатом. Полагаю, правильнее достичь четкого взаимопонимания между человеком и свиньей, но без дружбы и амикошонства — впрочем, если бы черно-белая свинья знала, на чем основано такое соглашение, она бы, думается, увидела в нем резон как можно скорее покинуть наши владения, прихватив с собой собратьев, а может, даже и цыплят. Да и гладить свинью под дождем, друг она или будущий обед, значит самой провонять насквозь.
Папаша был дома. Во дворе торчал его побитый пикап. Ступеньки крыльца громко скрипели под моими шагами, и я занервничала. Папаше, конечно, все равно было, когда я прихожу или ухожу, зачастую он и знать не знал, что я смылась, но, если он уснул, а я его разбужу, проснется он презлющий и сразу схватится за ремень от бритвы. А я устала, и трудненько будет уворачиваться от ремня — да и от его загребущих ручонок, если он снова вздумает меня пощупать.
На веранде у стены лежали дрова на растопку. Я выбрала хороший толстоватенький обрубок, как раз по руке, открыла дверь и вошла. Дом наш красотой не блистал, но и тесно в нем не было. Построили его задолго до того, как река изменила течение. Папаша унаследовал его от своего папаши, когда тот помер, — по слухам, папашин папаша был ничуть его не лучше. Зато дед папаши был настоящим джентльменом, он приехал в здешние края в XIX веке с полными карманами денег. Вроде бы он заработал их контрабандой и вовремя сообразил, что с него достаточно, и отправился на Юг. Построил крепкий дом, сараи, хлев — все это при его беспечном сыне, а теперь при таком же внуке превращалось в развалины.
Но однажды река изменила течение и смыла бóльшую часть пристроек. Я слыхала про наводнение 1900 года, которое уносило целые семьи, а наш дом тогда стоял на холме. Река налетела, точно банда диких индейцев, украла из-под дома землю и унесла ее прочь. Прежние холмы оказались под водой, где была твердая почва, теперь был изгиб реки, высокий берег, всего в пятидесяти — шестидесяти метрах от нашего двухэтажного жилища. Мне нравилось воображать себе, как эти пристройки, которые река унесла, каракатицы снова складывают в сараи и овины глубоко под водой, в никогда мной не виданном хлеву поселились русалки, а деревянным туалетом пользуются водяные чудовища с множеством длинных, липких щупалец и тонким-тонким, раздвоенным на конце языком.