— Более лучшего, чем ты?
— Просто «лучшего», — поправила она. — Нельзя сказать «более лучшего». Правильно: «лучшего».
— Ты спала тут годами или бродила по дому в ступоре от своего целительного бальзама, а теперь у тебя нашлось время поправлять мою речь?
— Брайан был хороший человек. Я не хотела портить ему жизнь.
— Как насчет моей жизни? — поинтересовалась я.
— Мне было семнадцать. Я плохо соображала.
— Такая у тебя отмазка? Молодая была?
— Я хотела, чтобы у тебя была крыша над головой. Дон сказал, ему все равно, от кого ребенок. Ему, дескать, нужна я. Я поверила, думала, у нас все получится, а Брайан будет жить своей жизнью. На следующий же день после свадьбы Дон напился и поставил мне фонарь под глазом, и я поняла, кто он таков, но деваться было уже некуда. Он получил от меня что хотел, а я попала в ад. На шестнадцать с лишним лет. Изредка он бывает тем человеком, за которого я тогда его принимала, но гораздо чаще — таким, каким я его знаю сейчас.
— И ты осталась жить в этом аду, и с виду вполне довольна.
— Мне кажется, Дон старался, как мог, — заступилась она. — Он любит меня — на свой лад.
— Допустим — но, к примеру, Джинкс-то не приходится каждую ночь прихватывать с собой в постель полено.
— Я осталась ради тебя.
— Нет, не ради меня. — Я подалась вперед. — Если б ты думала обо мне, мы бы давно уже уехали отсюда. Ты осталась, потому что у тебя умишка ни на что другое не хватило. Такая ты была еще прежде, чем начала пить свой бальзам. Слабая умом и довольная своей слабостью. Радовалась, что он стал бить тебя реже, чем прежде, и бьет не так сильно. Он загнал тебя в бутылку и выливает оттуда и использует, когда и как захочет. Хреново это, ма! Ты оставила меня с ним наедине, а сама летаешь себе на облачке. И в этом не бальзам виноват — ты виновата, мама.
Слова мои жалили ее, словно пчелы, — я этого и хотела.
— Ты права, — сказала она. — Я трусиха. Я струсила и бросила мужчину, которого любила, я спасовала перед жизнью и вышла замуж за такого же труса, я бросила тебя на произвол судьбы, но я не хотела.
— Спасибо, мне стало лучше.
— Я не хотела тебе зла, — пробормотала она.
— Значит, кто-то другой хотел, — ответила я. — Ты не глотала это зелье, когда забеременела и сбежала. Знаешь что? Я оставлю у твоей кровати хорошее бревнышко. Можешь пустить его в ход, когда не будешь валяться, напившись бальзама, — четверть часа в день у тебя есть. Лучше всего бей в голову сбоку. Или плавай на своем облачке, а он пусть делает с тобой что захочет, можешь притвориться, будто ничего не чувствуешь. Чего ты чувствуешь-то? Скажи, чего? Ни-че-го — надеюсь, на этот раз я говорю правильно или требуется более лучшего?