- Придется идти, - сказала себе Лиза, влезла в пушистый болгарский свитер, застегнула на боку черную юбочку, прошлась пару раз расческой по густым волосам, тронула помадой юные губы, взяла портфель.
Все? Все! Теперь на автобус - и до Моховой.
- Черт!
С разбегу она влетела в огромную лужу. Каскад брызг разлетелся из-под ног. Значит, за ночь весна добралась и до Ленинских гор? Добралась, красавица! Как сверкал на солнце мокрый асфальт, каким золотым был высоченный шпиль университета, взметнувшийся в безоблачное юное небо!
Сев у окошка, рассеянно поглядывая на уплывающие назад елочки, Лиза стала думать о переводе, но думалось почему-то о Жане и о себе. Если бы он приехал... если б она уехала... А как же тогда туристы, которых она так любит? И главное - переводы! Диплом тоже важен, но переводы - она это вдруг поняла - гораздо, неизмеримо важнее. "Так и у нас были бы переводы", сказал бы Жан. "Там, у вас, я отошла бы от русского языка, - ответила бы ему Лиза. - Стихия языка другого - дома, на улицах, на работе - захлестнула бы меня, я бы в ней утонула..."
Так, споря с Жаном, уговаривая себя, что все в конце концов получилось правильно, хоть и грустно, она и доехала. Вышла, щурясь от солнца, шагнула в сторону и сразу же налетела - или на нее налетел, чуть не сшиб ее - на высокого, худого, даже тощего парня. Он тоже смотрел, прищурившись, в небо, на солнце, да еще тащил под мышкой огромные, в рамах, картины, перевязанные растрепанной толстой веревкой, и они, эти картины, загораживали левую сторону тротуара и всех, кто там был, а как раз по этой стороне и шагала Лиза.
- Ох, простите!
- Ах, извините!
Оба нагнулись, чтобы поднять сползшую к тротуару картину, оба подтянули ее вверх, взглянули друг другу в лицо и тут же друг друга узнали. Синие-синие глаза, невозможно худая шея, прямые костлявые плечи.
- Лёня, - изумленно протянула Лиза. - Леонид... А где же ваши усы? И борода?
- А я их сбрил к чертовой матери! Девушки в претензии: колются.
Девушки... И главное, во множественном числе... "А тебе-то что?" одернула себя Лиза, но внутренний строгий окрик не помог совершенно: почему-то ей стало больно, ее это почему-то касалось. Какие синие у него глаза! И эта жуткая худоба, выпирающие ключицы, поношенное пальто, непокрытая голова, волосы с проседью... Сколько же ему лет?
- Простите, - он заглянул Лизе в лицо. - Забыл ваше имя.
Опять больно. А почему он, собственно, должен помнить?
- Лиза.
- У меня плохая память на имена, - виновато объяснил художник. - Но облик ваш, вообще вас всю я запомнил и часто о вас вспоминал.