Сама дача — нет, но блок це-кашных дач охранялся, однако как-то по инерции.
Проникнуть туда можно было без особого труда. Особенно вместе с функционером соответствующего ранга. Убийство было замаскировано под самоубийство.
— Следствие проводилось?
— Официальное? Символически. Времечко-то было: управделами ЦК из окна выпадает, Маршал Советского Союза вешается в собственном кабинете, министр внутренних дел стреляется… Рядом с такими китами мой папа — скромный служащий…
— Значит, было и неофициальное?
— Полагаю — да.
— Кто проводил?
— Я же сказала — предполагаю. У папы были друзья. Настоящие друзья.
— Они сейчас живы?
— Надеюсь.
— Никакую связь с ними не поддерживала?
— Нет. А как?
— Это они помогли тебе оказаться в Штатах?
— Ага. Один из них. Игорь Дмитриевич, старый папин друг. Тогда это он звонил по телефону. Он снабдил меня настоящим американским паспортом и отправил в Штаты. Я стала Хэлен Джонсон.
— Чем по жизни этот Игорь Дмитриевич занят?
— Не знаю. Военный. Хотя форму никогда не носит.
— Тогда откуда…
— Все-таки однажды его в форме видела. Наградил его чем-то, потом он к нам заезжал из Кремля вместе отцом.
— И кто он по званию?
— Был — генерал-майор. А вот род войск — я не помню.
— А это и не важно. Он с твоим отцом работал?
— Думаю, да. Но дружат они с папой очень давно. — Лека осеклась. — Дружили…
— В Штатах тебя кто-то опекал?
— Нет. Игорь Дмитриевич сразу сказал, что мне натурализоваться нужно. То есть на работу устроиться, лучше — замуж выйти..
— Ну и как — вышла?
— Не-а.
— Чего?
— Не за кого.
— Что так?
— Знаешь, американцы на работе похожи на запрограммированные машины. А дома — на ленивых толстых собак. К тому же они жутко необразованные.
— С нашей точки зрения.
— Мы с их — вообще дураки… Хотя… Им до нас дела нет вообще… Да и меряют они на свой аршин.
— Как все. А мы и их, и себя — на свой. Русский дурак — это не глупость, а особый склад ума, — констатирую не очень уверенно.
Лека смотрит куда-то в себя…
— Может, и так. А вообще — у нас поживее. Американцы существуют в какой-то закомплексованной, зазаконенной расслабухе…
— Какой расслабухе?
— Зазаконенной. За законом.
— И что в этом плохого?
— Не знаю. — Лека пожимает плечами. — Наверное, ничего. Только — скучно.
— Зато у нас весело.
— Я еще не разобралась. Но вроде — ничего. Только люди другие. Совсем.
— Это точно. Сейчас уже и одеваются все наши не хуже, по крайней мере в Москве, а иноземца, будь он в метро или на улице, — за сто шагов отличишь. Даже если молчит. И дело даже не в холености — наши новые куда холеней, жирок под упругой кожей нагулян уж точно не «ножками Буша»… Просто у тех — взгляд другой. Вроде как близорукие все. И — улыбаются словно тихие шизофреники. А у наших… У наших, у любых — банкиров, шоферов, врачей, торговцев, учи-лей, — не в лице даже, в глазах читается готовность дать немедленный и жесткий отпор.