Когда он, наконец, кончил, Дора молчала.
— Ну скажи же хоть что‑то! — рассердился он прождав минуту Не смотри на меня так! Я же не преступник!
— Я найму тебе адвоката, — сказала Дора.
— Ну, Дора, неужели ты думаешь…
Он смотрел на нее, не веря себе: неужели она действительно думает, что он — вор? И вдруг, снова взглянув на нее, он осознал, сколько времени ушло с тех пор, когда эта женщина была ему по–настоящему близка. Как далеко отплыли они друг от друга! Она была ожесточена, да, именно ожесточена его неудачами. Всё это время в ней постепенно накапливалась обида. Обида на его неспособность заработать деньги для детей, на мелкое вранье и уловки, к которым они вынуждены были прибегать из‑за неоплаченных счетов, унизительное упрашиванье кредиторов, частые переезды из города в город — она не раз говорила ему, и это было правдой, что у нее из‑за этого нет друзей — и, он это знал, ее обижали его веселые вечеринки с Гурвицем, Брайантом и Смитом, которые были для семьи непозволительной роскошью. Наверно, действительно были. Но разве нельзя дать мужу хоть какую‑то поблажку?..
— Знаешь, нам лучше в это не вдаваться, — сказала она.
— Ну, неужели ты мне не веришь?
— Я найму тебе адвоката, хотя не знаю, где взять деньги на гонорар. У нас в банке всего семьдесят семь долларов, а через неделю платить за квартиру. У меня, конечно, будет зарплата, но я не хочу трогать мои собственные сбережения, потому что они могут понадобиться мне и детям.
А как же. Всё правильно. Женщины и дети в первую очередь, — подумал с горечью Майкл, но промолчал. Он смотрел на эту непонятную, холодную маленькую женщину с напряженным любопытством. Как странно, просто немыслимо! Семь лет она его жена, и ему казалось, что он знает ее насквозь, любой завиток почерка, легчайшее изменение интонации; страсть к клубнике, странную манеру пения; смуглую родинку на плече, крохотные пальцы ног, нелюбовь к шелковому белью. И ее особый, когда они говорили по телефону, тон — всегда удивлявшую его холодную резкость, будто она была гораздо тверже, чем ему казалось. И волнистые движения в кошачьем ритме, когда она расчесывала на ночь волосы перед зеркалом, откинув голову на сторону и уперев колено в комод. Он знал все эти мелочи, которых не знал никто другой, но сейчас они всё равно ничего не значили. Женщина стояла перед ним, непроницаемая, как стена.
— Ну, конечно, — сказал он. — Лучше береги свои деньги. — Голос его звучал монотонно. — Ты сходишь к Гурвицу и другим? Я уверен, что они придут. Их показания самые важные. По существу, единственное доказательство.