Мы снова вышли на берег и, стоя на ветру, дождались, пока солнце традиционно опустилось в океан. Димка молча обнимал меня за плечи.
А потом мы сидели в моем номере, пили вино, и он говорил о том, какая я красивая, он уже забыл, что я такая красивая. Просто неправдоподобно. Или я так похорошела от красивой американской жизни? Тут он улыбнулся, но улыбка была грустная.
Мы допили вино, Димка старательно убрал со стола, выбросил бумажные тарелки, вымыл стаканы. И сказал:
- Ну... я пойду, Катька? Ты, наверно, жутко устала.
Я не ответила. И он, потоптавшись, все-таки вышел, медленно и аккуратно закрыв дверь.
Димкин номер был рядом с моим, так что через тонкую стену я слышала, как он вошел к себе, представляла - вот он снимает и вешает куртку. Потом двинул стулом. Сел. Встал. Ходит по комнате.
Я ждала. Прошло, наверное, минут пятнадцать. Он там все ходил. И вдруг приблизился к двери, открыл ее... Постоял и снова закрыл. Черт бы его побрал!
И тогда я пошла в душ, после чего надела новый прозрачный... не знаю, как это называется, мы с Рут, хохоча, купили его на распродаже. Нечто небесно-голубое, все в кружевах. Условное название - пеньюар, а может, наоборот, - ночная рубашка.
Из Димкиной комнаты теперь не доносилось ни звука. Я причесалась, подкрасила ресницы, провела пуховкой по горящим щекам. Чуть-чуть надушилась французскими духами - подарок Рут. Надела туфли на каблуках, которые привезла специально (вообще-то на каблуках больше пяти метров мне не пройти), накинула поверх пеньюара куртку.
Когда я постучалась к Димке, он мгновенно ответил:
- Войдите. Не заперто.
И я вошла.
Димка лежал на кровати. Одетый. Правда, без свитера, но в ботинках. Я села рядом и, как сто раз видела в разных американских фильмах, стала медленно расстегивать рубашку у него на груди. Под рубашкой оказалась белая майка. Что делать с ней, я не знала, в фильмах майки не предусмотрены. Тогда я просто обняла Димку и прижалась лицом к его груди. Я слышала, как бухает его сердце, и поцеловала то место, где оно колотилось. При этом, кроме волнения и сознания того, что нужно делать именно то, что я делаю, не чувствовала ничего. Совсем. Может быть, потому, что, несмотря на колотящееся сердце, чертов Димка лежал, как дохлая рыба на пляже. Тогда, разозлившись, я стащила через голову свой пеньюар и легла с ним рядом, для чего пришлось слегка пихнуть его в бок. Если он и сейчас не очнется, решила - пусть катится ко всем чертям, стал, небось, там со своей... этой... импотентом! Иссяк.
Я приподнялась на локте и со злостью крепко поцеловала его в губы.