И пошла она к нему
Как в тюрьму…
Мне не хотелось обсуждать с Грегори подробности моего вынужденного трусливого замужества. Я тогда попросту проявила слабодушие, позволив взять верх не собственным ощущениям, а голосу разума. Причем даже не своего, а родительского. Сил для сопротивления не нашлось. Мне было и стыдно, и страшно. Ничего не оставалось, как спасать семью от позора, а себя – от унизительных нескончаемых попреков и тычков.
Правда, надо отметить, в тот период Лапонецкий вдруг резко подобрел. Точнее сказать, прекратил злобствовать. Он стал осыпать меня хвалебными эпитетами, усыпляющими бдительность. Окружил трогательной заботой. Звонил по нескольку раз на дню и довольно часто наведывался, принося гостинцы. Обещал холить – лелеять – пестовать всю жизнь. В какой-то момент я начала задумываться: может, и впрямь ошибалась в этом человеке? Не так уж он омерзителен, при беспристрастном рассмотрении, а злобность была вызвана, наверное, моим подчеркнутым игнорированием? Лапонецкий уверял меня, что никого и никогда с такой продолжительной настойчивостью не добивался. А теперь своей главной целью видит одно – сделать меня счастливой. Грезит буквально о нашем соединении. Мечтает «вместе воспитывать нашего ребенка». Через пару недель ему удалось меня немного размягчить и заставить поверить в искренность помыслов. Однако контактировать с Лапонецким я предпочитала по телефону. Ну, когда лица не видно. Не нравилось, категорически не нравилось смотреть в его черные, змеиные глазки. А уж эти мясистые губы… Когда он впервые интимно приблизил ко мне свое большое лицо, то почудилось, что он собирается не поцеловать меня, а заглотнуть. Ну, а голос у него был низким, приятным, вполне задушевным. Особо импонировало, каким проникновенным он становился, когда расписывал, до чего я ранимая, безмерно одинокая, никем до конца не понятая. Именно это намеревался Лапонецкий изменить в первую очередь. Спасти от одиночества, значит. И от непонимания людского.
И я сдалась. Мне не на что было надеяться больше. Кто-то выходит замуж по любви, кто-то по расчету. А я вышла замуж по усталости. И от безнадеги. На душе было горестно и пусто.
Необъяснимый поступок Мишки, его резкий отказ от меня подвел жирную черту под коротким, но ослепительно-прекрасным жизненным фрагментом. Казалось, что по-настоящему полюбить я больше не смогу.
Никогда ни о чем не жалею,
На обиды глаза закрываю,
Одного лишь забыть не сумею,
А что будет в дальнейшем – не знаю.
Вспоминаю листвы трепетанье,
Тихих сумерек первую свежесть,