— Только хвостом вильнула — и побежал, и побежал! — пробурчала старуха себе под нос. — Путевая бы девка подсказала, если сам не допер: «Помоги бабушке сумки занести, тяжело ей!» А эта — фьють! — и нету. Ноги-то длинные, от ушей растут, а соображения — шиш…
Сумки (точнее, два пластиковых пакета) у бабы Вали, по совести сказать, были совсем не тяжелые. На ее пенсию по-крупному не отоваришься. Пакет молока купила, макарон, батон хлеба, чаю, сахару — всего ничего вроде бы, а деньжат поубавилось здорово. В общем, вполне справилась бы она с этими сумками, и может быть, даже если б Гена догадался предложить помощь, то замахала бы руками и сказала: «Да что ты, сынок, не беспокойся! Сама донесу!»
Гену-то она еще в детской коляске помнила. В соседнем подъезде всю жизнь прожил, на глазах у нее вырос, в здешнем дворе. Семья у него культурная, отец с матерью — врачи, не старые еще, и работу по нынешним временам нашли хорошую, не бедствуют, как те, что в казенных больницах и поликлиниках. Гена со шпаной не водился, не пил, не матерился, как другие, теперь вот в институте учится или даже в университете. Вежливый такой, обходительный. И когда у бабы Вали сумки по-настоящему тяжелые были — всегда помогал наверх затаскивать, если встречал во дворе. Вот таких-то, как он, эти шальные курвы и ловят!
Эта конопатая прибалтийка сюда совсем недавно переехала. Пенсионер помер, Иван Федотыч из 55-й квартиры. А эти взяли да и купили. Папаша Пеетер Августович, мамаша Лийна Яновна и эта дочка конопатая Анька. Это ж какие деньги надо иметь, на три комнаты? А у них еще и машина есть, иномарка. Ну кто сейчас на это заработать сумеет? Либо кто взятки берет, либо кто сам жулик!
Конечно, по-русски они говорят чисто, да и по внешности не больно отличаются, однако какие-то не такие. Одеваются больно чисто, говорят медленно — Анька, правда, тараторит вовсю! Но все равно — нерусские.
Нет, если б не Анька, беспременно бы Генка помог бабе Вале пакеты донести!
Но Гена со своей конопатой «импортной» усвистал наверх, на третий этаж, а про бабу Валю и не вспомнил. И сумки ей от этого пустячного невнимания показались еще более тяжелыми. А потому бабка стала подниматься наверх намного медленнее, чем обычно. Когда дошла до площадки между первым и вторым этажами, аж одышку почувствовала. Придерживаясь за перила, остановилась дух перевести.
За спиной вновь скрипнули и хлопнули двойные двери. Баба Валя обернулась и увидела, как в подъезд входит Павел Степанович из 55-й квартиры. Солидный такой, сам из себя видный, хотя и молодой — лет тридцати пяти, не больше. Тоже не бедный — в кожаном пальто, ондатровой шапке, при «дипломате». Кем он работал, бабка не знала и дознаться не могла — никто из жильцов об этом понятия не имел, а семейства у Павла Степановича не имелось, один в двухкомнатной квартире проживал. По внешности он смахивал на большого начальника, которому — по бабкиным отсталым понятиям — на служебной «Волге» надо бы ездить, однако он ездил на скромной «восьмерке». На выходные он куда-то уезжал, хоть зимой, хоть летом. И вообще часто из дому пропадал. Иной раз «восьмерка» на несколько недель исчезала со стоянки, а потом вновь появлялась. Баба Валя, конечно, любопытствовала: дескать, в командировку или в отпуск уезжали, Павел Степанович? На что тот всегда вежливо улыбался и отвечал: «По делам, Валентина Петровна!» А по каким делам, в смысле по служебным или по личным, — понимай как хошь. Но вот чтоб Павел Степанович баб к себе на квартиру водил — не примечала. Впрочем, у него за те три года, что он тут жил, никаких гостей не бывало: ни праздники не отмечал, ни дни рождения. И хмельным его — не то что пьяным, а даже просто чуток выпившим! — ни сама бабка, ни кто другой в доме никогда не видели.