— Разглядел, е-мое! — хмыкнул Паваротти, садясь на табурет и закуривая. — А ты думал, я тебе Мадонну приглашу? Нет уж, проверенные кадры лучше.
— Конечно! — подтвердил Форафон. — Мадонне, блин, сорок лет небось. Ее пол-Америки дрючило, да и Европе досталось. А эта еще ничего. Ну-ка, родненькая, пошире чуток… У-ух! Вот и заехали! Ну, держи-ись!
И опять пошло скрипеть. Правда, ненадолго. Форафон, видать насмотревшись со стороны, шибко разогрелся и кончил минуты за три.
— Вишь, как по бабе соскучился? — порадовался Паваротти. — Все по-солдатски: дрыг-дрыг — и тама! Вали, подмывайся… Чайник в печке стоит, наверно, теплый еще. Босой не ходи, простудишься — вон, опорки от валенок стоят, надень!
Полина, шмыгнув носом — ей от всех этих процедур хотелось плакать, — вышла из комнаты.
— Принесло ее, блин! — шепотом произнес Паваротти. — Коську ищет. У баб, у них чутье какое-то, наверно…
— Якорный бабай… — пробормотал Форафон. — А Коська-то, поди, уже того…
— Само собой. Смотри, блин, не ляпни лишнего. Она сейчас уснет, а завтра справки наводить начнет. Кто был, с кем он пил, куда мог поехать, понял? Хорошо, если Коську вообще не найдут, — это все по фигу. А вот если раньше не дай бог, пока из него метанол не выветрится, — тут она сразу фишку просечет. Особо страшного, конечно, ничего не будет, хрен чего докажешь, но Зубу лишние отстежки ментам — без мазы. Он, если что, и с нас спросит, усек?
— Меня не пальцем делали — соображаю. Так ее что, мочить надо?
— Пока подождем. Она не одна. С пацанами какими-то приехала. Если мочить, то всех троих, а это не фунт изюма — можно устроить шум на весь поселок. Народу тут мало, но менты дежурят, могут подвалить не вовремя. Надо сперва разобраться, что и как. Поговорить по-дружески, стакашек ей налить с устатку. Ну, если сейчас откажется, завтра побеседовать. И пацанов заодно прощупать. А там, глядишь, Зуб подъедет, протрет этот вопрос окончательно…
— А Зуб нам яйца не оторвет за то, что мы ее сюда пустили?
— Оторвет, если выпустим, — это точно… О, идет! Закрыли базар. Доставай пузырь!
Появилась хмурая Полина и собралась было ложиться спать, но Паваротти поймал ее за руку:
— Чего невеселая, девушка? Мы с Форафоном старались-старались, хотели тебе удовольствие доставить, а ты грустить вздумала? Может, сто грамм примешь? «После того», так сказать…
— Лучше бы «до того» налили… — буркнула она.
— Точно! — вздохнул Паваротти. — Ну, не догадались, прости великодушно. Так как, примешь?
— Ладно…
— Во! Это по-нашему! Ты же классная баба, хотя и в очках. Форафон, где огурчики? Внимание — разливаю! Видела, в темноте — и как в аптеке! Ну, за любовь и дружбу!