— Вопрос в том, что вы собираетесь предпринять насчет килта? — прямо спросила я.
— Я попрошу кого-нибудь съездить со мной в Плимут и помочь мне купить для них что-то более подходящее.
— То, что надо, — одобрила я.
— Значит, решено. Когда поедем? — сразу спросил он.
Я уставилась на него.
— Разве не ваша невестка должна бы этим заняться?
— Магда? — отозвался Колин Камерон. — Это она купила юбочки!
— Вам надо настоять на своем, — резко сказала я. — В конце концов это ваши дети.
И это я так разговариваю с Колином Камероном, сама себе не веря, подумала я.
Ладно, в этом была своя хорошая сторона. Я сняла подозрения с Йена, и справедливость восторжествовала. Мы с мамой были на лужайке, когда Камероны вышли и загрузились в машину, придававшую стоянке у отеля весьма шикарный вид. Уже несколько человек останавливались поглазеть на нее. Она была очень длинная и совершенно потрясающая, и бездонного голубого цвета — цвета моря, цвета фиордов, цвета глаз ее владельца. Конечно, у всех исполнителей есть что-то свое, привлекающее публику. У Колина Камерона это был цвет. И еще, я полагаю, своя собственная мелодия. Интересно какая, мимолетно подумала я.
Что справедливость восторжествовала не полностью, я тоже заметила: Руфь не отстранили от поездки к морю. Но это меня не волновало. По-видимому и никого другого тоже. Они с громким смехом набились в машину, и тут маленькая девочка, которая, как я заметила в столовой, упорно смотрела в сторону столика Камеронов, застенчиво подобралась с чем-то, выглядевшим, как альбом для автографов, и Колин, расплывшись в улыбке, подписал его в воистину сценической манере — положив ей на плечо.
Только они успели отъехать, как на лоскуток твида с нарциссами, из которого я шила халатик для куклы Руфи, упала тень.
— Благослови, Боже, дела твои! — сказал голос Адама, и мое сердце отчаянно забилось. Он сказал, что заехал, надеясь меня застать, потому что хотел взглянуть на мое лицо.
После прошлого вечера, когда я полагала, что все кончено, этого было достаточно, чтобы я завопила от радости. На самом деле я только сказала:
— Вы его уже видели, — и откусила нитку.
— Да, конечно, — согласился он, щурясь на меня. — И я вижу, что мне с ним надо быть поосторожнее.
Я пробормотала, что приятно это слышать.
— Чтобы не просчитаться, — продолжал он, срывая ромашку.
— Послушайте, Адам, — предупреждающе начала я. Мама была рядом, так что я не могла говорить прямо. — Извините, но ничего не выйдет.
— Милое дитя, не волнуйтесь. Признаю свое поражение, — небрежно сказал Адам. — Я о том, чтобы верно передать ваше лицо, когда буду вас фотографировать.