Ее морда была словно разрезана надвое: половина черная, половина белая. Разделительной линия, прямая, как струна, шла от макушки ее плоского черепа, спускалась к носу и оттуда переходила на рот. В сумраке этой изысканно обставленной гостиной ее глаза казались громадными, а черные зрачки, преломлявшие свет от камина, сами походили на тлеющие ненавистью угольки.
Эта мысль, тяжелая и странная, подобно эху, вернулась к Хэлстону: мы знаем друг друга — ты и я. Потом это прошло. Он убрал револьвер и встал.
— За это мне следовало бы вас убить, — сказал он Дрогану. — Я не люблю шуток.
— А я и не шучу, — ответил тот. — Садитесь. Вот, загляните сюда. — Он извлек из-под прикрывшего его колени пледа толстый бумажный пакет и протянул его Хэлстону.
Хэлстон послушно сел. Кошка, примостившаяся было на спинке дивана, мягко юркнула к нему на колени. Несколько секунд она смотрела на Хэлстона своими огромными темными глазами со странными окруженными двойным золотисто-зеленым ободком зрачками, потом свернулась клубочком и замурлыкала.
Хэлстон вопросительно посмотрел на Дрогана.
— Она ведет себя очень дружелюбно, — сказал старик. — Поначалу. Вообще же эта кошка уже убила в моем доме троих. Остался один лишь я. Я стар, я болен… И мне хотелось бы умереть не раньше положенного срока.
— Я не могу в это поверить, — пробормотал Хэлстон. — Вы наняли меня, чтобы я убил кошку?
— Пожалуйста, загляните в конверт. Хэлстон открыл его. Конверт был заполнен сто и пятидесятидолларовыми купюрами — все они были старые. Начав их пересчитывать, он дошел до трех тысяч, после чего остановился.
— Сколько здесь?
— Шесть тысяч долларов. Следующие шесть тысяч вы получите, когда предъявите мне доказательства, что кошка… Устранена. Мистер Лоджиа сказал, что это ваша обычная такса.
Хэлстон молча кивнул, одновременно продолжая механически поглаживать лежавшую па коленях кошку, которая, все так же мурлыкая, погрузилась в сон. Кошек Хэлстон любил. Если на то пошло, это было единственное животное, вызывавшее в нем симпатию. Они всегда гуляют сами по себе. Господь — если он вообще существовал — сделал из них идеальное орудие убийства. Да, они всегда были сами по себе. Как и Хэлстон.
— Я мог бы ничего не объяснять, но все же сделаю это, — сказал Дроган. — Предостеречь — значит вооружить, так, кажется, говорят, а мне не хотелось бы, чтобы вы с излишней легкостью шли на это дело. Кроме того, у меня есть на то и свои собственные причины, так сказать, для самооправдания. Просто не хотелось бы выглядеть в ваших глазах безумцем. Хэлстон снова кивнул. Про себя он уже решил, что нанесет этот столь необычный удар, так что дополнительных обсуждений действительно не требовалось. Но коль скоро Дроган намерен поговорить, он послушает.