Элевсия де Бофор попросила Аннелету Бопре занять ставшее теперь свободным место Гедвиги, чтобы лишний раз не пробуждать тягостных воспоминаний у ее духовных дочерей, но сестра-больничная отвергла это предложение. Ей было удобнее следить за реакцией каждой из сестер со своего места в конце стола. К тому же она была уверена, что, заняв место, не соответствовавшее ее положению, она вызовет у убийцы беспокойство.
Аннелета Бопре не сводила глаз с Женевьевы Фурнье. Лицо сестры — хранительницы садков и птичника было мертвенно-бледным. Ее огромные карие глаза с фиолетовыми, почти черными кругами свидетельствовали о том, что Женевьева плохо спит и почти ничего не ест. Действительно, после смерти Гедвиги дю Тиле она так почти ничего и не съела. Столь упорный пост, который связывали с симпатией, объединявшей двух молодых женщин, заинтриговал больничную. Разумеется, женщины хорошо ладили, впрочем, как и прочие, но все же не до такой степени, чтобы изводить себя голодом. Аннелета переводила взгляд с одной сестры на другую. У нее кольнуло в сердце, когда она увидела осенние цветы, лежащие на осиротевшем месте Аделаиды Кондо и на по-прежнему свободном месте Жанны д’Амблен. Жанне было лучше, но из-за слабости она все еще не могла встать.
Аннелета увидела, как Женевьева поднесла ко рту чашку с супом из репы, бобов нового урожая и сала, но сразу же дрожащими руками поставила ее обратно. Ее духовная сестра испуганно посмотрела вокруг и опустила голову, нервно пощипывая свой кусок хлеба. И Аннелета все поняла. Женевьева умирала с голоду, но ее не покидал ужас, несмотря на то, что на кухне предпринимались все меры предосторожности. Возле двери стояли две послушницы и наблюдали за происходящим, пока новая сестра-трапезница, Элизабо Феррон, готовила еду. Срок послушничества Элизабо закончился, и она дала окончательный обет. Женщина среднего возраста, вдова крупного торговца из Ножана, Элизабо заняла эту должность при поддержке Аннелеты. Рослая и широкоплечая, Элизабо была способна оглушить любого, кто попытался бы покуситься на ее котелки. Ее зычный голос не раз производил сильное впечатление на сестер, когда она, упершись кулаками в пышные бедра, заявляла:
— Мое имя определило мою судьбу. Оно означает: радость в доме Бога-Отца. Не будем этого забывать — Бог есть радость!
У всех хватало здравого смысла не противоречить ей, поскольку у Элизабо, несмотря на ее шумное великодушие, был закаленный характер, ведь всю свою супружескую жизнь она подгоняла ленивых приказчиков или грубо одергивала бессовестных заказчиков.