— Кто еще? — настаивал брат Ансельм.
— Возможно, мой новый каноник. Он плохо меня знает и, следовательно, мог ошибаться во мне. Возможно, несколько сервов или крестьян, недовольных из-за того, что вынуждены платить мне аренду. Возможно также, эта девица, которая прислуживала мне, Аделина. Я не знаю, в чем она могла бы меня упрекнуть, но сейчас я вынуждена подозревать всех. Возможно, я ее когда-то отругала, и она затаила на меня злобу?
— О, о таких нам известно… Их подлая желчность. Они появляются на каждом процессе, но к их свидетельствам мы относимся с осторожностью. Что касается священнослужителя… Но мы рассмотрим и это. Значит, никого больше?
— Я не считаю себя виновной в какой-либо несправедливости.
— Если это так, Господь дарует вам прощение и просветит нас в этом. Никого больше, мадам? — упорствовал брат Ансельм, вновь обменявшийся взглядом с другим доминиканцем, который даже бровью не повел.
Аньес лихорадочно соображала. В ее мозгу один за другим возникали Клеман, Жильбер Простодушный, Артюс д’Отон, Монж де Брине, Элевсия де Бофор, Жанна д’Амблен, многие другие. Никто из них не был способен оболгать ее из злости. А вот Жильбер… У него была чистая, но такая хрупкая, такая легко управляемая душа, что инквизитор мог вывернуть ее наизнанку, как перчатку. Она возненавидела себя, когда добавила:
— Жильбер, один из моих батраков, слабоумный. Он многого не понимает и живет в мире, который нам недоступен.
Испугавшись, что она может навредить Жильберу, Аньес добавила:
— Его душа никогда не расставалась с нашим Господом, который любит чистых и невинных…
Аньес подыскивала слова. Ни в коем случае она не должна была обвинить Флорена в том, что он собрал лжесвидетельства или неполноценные сведения. Она не была уверена, что братья Ансельм и Жан поддерживали инквизитора, но опасалась настроить их против себя, обвинив представителя их ордена, к тому же доктора теологии.
— …от него легко можно добиться всяких историй, которые его косноязычие и слабость ума делают странными, если не сказать подозрительными.
— Мадам… — выдохнул доминиканец тоном, в котором сквозили упрек и огорчение. — Неужели вы думаете, что мы собираем свидетельства, расспрашивая слабоумных?
Аньес в этом не сомневалась, но нотариус будет обязан записать в своих актах, что Жильбер был слабоумным. Его свидетельство — если им удастся добиться его от Жильбера и сделать так, чтобы оно оказалось не в пользу его дамы, — не могло отныне считаться полноценным.
— Это все, мадам? Подумайте… Цель процедуры заключается вовсе не в том, чтобы поставить обвиняемых в безвыходное положение, призвав на помощь предательство, — продолжал настаивать брат Ансельм, быстро повернув голову к брату Жану.