Джим уехал. На кухне тепло и гостеприимно пахло стряпней, и это казалось совершенно естественным.
— Извини. — Кэтрин кивнула на яичницу. — Я не знала, когда ты вернешься, а есть хотелось.
Она внимательно оглядела меня и вопросительно подняла брови.
— Немного промок, — сказал я.
— Потом расскажешь.
Пока я переодевался, она пожарила еще яичницу, и мы по-дружески мирно поужинали. Я сварил нам кофе и выпил свой, любуясь ее точеным лицом, светлыми вьющимися волосами и чистой кожей. А вот каким видит меня она — об этом оставалось только гадать.
Постепенно, ничего не приукрашивая, я рассказал Кэтрин о событиях дня.
Мы сидели, втиснувшись в широкое кресло. Кэтрин уютно свернулась в моих объятиях и слушала сосредоточенно, с ужасом в глазах.
Я рассказал ей о профессоре и о его методе введения неизвестной величины во все уравнения.
— Так что теперь, — подытожил я, — вспомню все, что кто-либо сказал и сделал, введу во все ситуации Черную Маску номер четыре и посмотрю, что получится.
Я с отвращением осознал, что мне придется припомнить каждый удар и каждое слово Розы. «Ломайте ему запястья», — выкрикивала она.
Кэтрин пошевелилась у меня в объятиях, прижалась теснее, и мысли о постели вытеснили из моей головы образ Розы.
Кэтрин ушла затемно, и я пешком отправился в «Стекло Логана». Хотя я пришел за полчаса до начала рабочего дня, Хикори был уже на месте. Он снова упрямо пытался сделать идеальный парусник. Тот и впрямь стал изящнее и ярче, поскольку Хикори пустил вдоль мачты красную и синюю полоски.
Я поздравил его — он пренебрежительно фыркнул. Я подумал, как легко и быстро его солнечный темперамент оборачивается взрывным. Надо отдать Хикори должное, в работе с полужидким стеклом он умел себя выигрышно подать, что пригодится ему на пути к всеобщему признанию. Про себя я, однако, знал, что его потолок — «довольно красиво» и до «великолепно» ему никогда не дотянуться.
Айриш и Памела Джейн пришли вместе, как это нередко случалось. На сей раз они спорили о фильме, где был выведен плохой стеклодув. Они спросили у Хикори его мнение, и все так увлеклись спором, что его драгоценный парусник разлетелся со звоном на пять или шесть кусков. Хикори оставил парусник на катальной плите, и его поверхность остывала быстрее, чем раскаленная сердцевина. Перегрузки, возникшие из-за неравномерной усадки, оказались чрезмерными для хрупкого стекла.
Все три мои помощника пришли в ужас. Хикори взглянул на часы и уныло заметил:
— Хватило всего трех минут. Я как раз собирался поставить его в печь. Будь проклят этот дурацкий фильм!