— Графу Константину Бенкендорф велел передать государю лично кое-какие секреты и завещал ему, между прочим, всех своих сотрудников по всей России.
— Надо же! — изумился Триандофиллов. — Это сколько сотен получится? Пять? Шесть? Семь?
— Может, и восемь! Большая цифра! — задумчиво проронил Булгарин. — Однако с меньшим числом не управиться. Пенсион назначил всей обслуге.
— Кто же это байки про камердинера Готфрида гнусные распускает? — поинтересовался Болеслав Булгарин. — Неужели в Третьем отделении ничего не знают? Разве он мог обокрасть графа, находясь в милости у него тридцать лет?! Уж рубашки бы ночной не пожалел.
— Знать-то знают, — авторитетно утвердил Греч. — Да на каждый роток не накинешь платок. Революционисты крепко не любили Незабвенного. А не исключено, что и масоны чем-нибудь недовольны остались.
— Ничего не разберешь: то врут, что он покровительствовал масонам и декабристам, то они про него гадости распускают! — удивился юный полицейский репортер. — Где тут правда? Где ложь?
— Декабристы про Бенкендорфа ничего дурного не говорят, — заметил Греч. — Я доподлинно знаю. На Кавказе их сколько? И вот уж сколько лет миновало и прах его давно истлел, а критики что-то не слышно. У нас слухом земля быстро полнится. А все-таки, Фаддей, почему в оранжерее гроб его поставили?
— Насчет оранжереи — истина. Незабвенный велел Сахтынскому поблагодарить всех служащих, а Дубельта и крепко поцеловать. Себя велел доставить в простом гробу в Фалль и похоронить в указанном ранее месте и без всяких торжественных церемоний. Закрыл глаза и тихо отошел, — закончил свою повесть Булгарин.
— Я тебя не про церемонии спрашиваю, а про оранжерею.
— Гроб, между прочим, просил взять дубовый и без всякой обивки. Насчет оранжереи объясняется куда как просто. Русская молельня в Фалле имелась, а вот лютеранской нет. Ну и поставили в оранжерею посреди моря цветов. Что ж тут преступного? Император, как узнал о кончине от прискакавшего фельдъегеря, вновь его отправил для передачи пастору царских слов: что, мол, сорок четвертый год для него несчастливый — потерял и родную дочь, и незабвенного друга. Вот только непонятно, как фельдъегерь успел обернуться? От Царского Села до Фалля сколько езды?
— Не скорее ли пароходом? — спросил Болеслав, припоминая путешествия в батюшкино имение Карлово.
— И все-таки, Фаддей Венедиктович, в этой истории остаются неясности, — сказал Греч. — Неужто дамочки этой, сиречь папского агента, абсолютно как не бывало?! Чего греха таить: Незабвенный к женскому полу был привержен и в молодости за кулисами — свой человек! Мне князь Шаховской про их проделки рассказывал. Да и ты сам, Фаддей, лет тридцать назад не прочь был кое-кому завернуть фартушок?