— Это интересный человек и не бездельник, — сказал тот, возвращая конверт.
Прочитав письмо от 26 июля, где фон Фок обсуждал целесообразность упразднения адресной конторы, император сделал окончательное заключение:
— Ему можно доверять. Он деятель новых правил, а не мелкий интриган, как де Санглен, хотя и того следовало бы использовать.
Девятого августа фон Фок сообщил, что на квартире у вдовы Рылеева происходят сборища. Агенты доносят — чуть ли не ежедневно.
— Меня тронули слезы Рылеева, но как видишь — напрасно. Мне не посланных денег жалко — я неблагодарность презираю.
Маневры Фогеля вызвали у императора раздражение.
— Необходимо переподчинить генерал-губернаторскую полицию Третьему отделению. Этак и за мной начнут следить. Покойный брат был окружен полицейскими агентами, но не любил, чтобы их кто-либо замечал. Глупо, когда полицейские чиновники, переодетые во фраки, бродят возле домика того, кому поручена безопасность империи, не с целью охраны, а с целью скомпрометировать недавно учрежденное ведомство! Ты правильно обратил внимание на мысль фон Фока: «Надзор, делаясь сам предметом надзора, вопреки всякому смыслу и справедливости, — непременно должен потерять в том уважении, какое ему обязаны оказывать в интересах успеха его действий!» Действительно, надо бы выяснить — сам ли Фогель это сделал или по приказанию? Не забудь свою заметку, Бенкендорф, и примерно накажи интриганов. А фон Фока похвали. Он правильно понял тобой начертанные правила.
Фон Фок писал Бенкендорфу почти до самого отъезда из Москвы. Чего только в сообщениях не было! И об арестах чиновников департамента государственных имуществ, и о жалобах на полицию, которая располагает большими деньгами, и о неправомерном выдвижении известного ябедника Константинова обер-полицеймейстером Чихачевым, и об аресте чиновника Кутузова из департамента торговли. Фон Фок разворачивал картину российской жизни во всю ширь. По его посланиям легко было вообразить, что происходит на юге и севере, на западе и востоке страны. Особенно императору понравилось замечание, что бюрократия в продолжение двадцати пяти лет питалась лихоимством, совершаемым с бесстыдством и безнаказанностью.
— Вот к чему привели методы управления Аракчеева, — сказал он. — Ни капли не жалею, что удалил. Его доля в мятеже немалая. Действительно: бес лести предан!
Бенкендорф не любил Аракчеева и, в нарушение собственного принципа никогда не сводить личные счеты ни с врагами, ни с предшественниками, обратил внимание на поведение совершенно развратившегося побочного сына Аракчеева некоего Шумского, которого покойный император наградил флигель-адъютантскими эполетами.